Читать книгу - "Девичьи сны - Евгений Войскунский"

– Ученый совет дал сдержанную оценку работе. Но не приостановил же исследование.

– В решении записано, что мы отклонились от плановой тематики и что следует заново переосмыслить методику. Это все равно что остановить работу.

Круглов выдергивает лист из машинки и протягивает Рогачеву со словами:

– Глеб Алексеевич, извините, конечно. Если бы мы представили реферат вот в таком виде – все было бы по-другому, правда?

На листе напечатано:

Докт. биол. наук Рогачев Г. А.

Канд. биол. наук Штейнберг Л. M.

некто Круглов Г. П.

И ниже название реферата: «Рост активности нейроклеток под воздействием…» и так далее.

Рогачев резко комкает лист и швыряет на стол:

– Что за выходка, Круглов? Как вы смеете провоцировать?

А Круглов поднимается из-за стола с неестественно умильной улыбочкой:

– Вот тогда бы мы услышали другую песню, а? Ах-ах-ах, какое замечательное открытие… Глеб Алексеич и его сотрудники открыли заманчивую перспективу…

– Перестань, Юра, – говорит Штейнберг.

– Зафиксировать зрелость, отодвинуть старость…

– Мне ваши лавры не нужны! – Рогачев разозлен, но сдерживает себя. – Тем более что их и не предвидится…

– А вдруг прорастут? – Круглов обводит рукой лысину Штейнберга, но тот отбрасывает его руку. – Такой, знаете, пышненький зеленый веночек, – юродствует Круглов. – Он так бы подошел к вашей научной фигуре, Глеб Алексе…

– Это хулиганство, Круглов! Я требую, чтобы вы немедленно…

– Хулиганство? – повышает голос Круглов. Теперь не улыбочка у него на лице, а грозный вызов. – А как называется то, что вы с нами проделали?

– Немедленно прекра…

– Я скажу, как это называется!

И Круглов яростно выкрикивает фразы такой образной силы, что с потолка сыплется штукатурка. Вошедший было в лабораторию Волков-Змиевский застывает в ужасе, кусок штукатурки ударяет его по голове. Змиевский, взвыв, обращается в бегство.

Выбегает из лаборатории и Рогачев.

Некоторое время Круглов и Штейнберг молчат.

– Вот это да! – Штейнберг потрясенно оглядывается. – А бетонные плиты тоже можешь сорвать?.. Это ты по-боцмански, да?

Не отвечает Круглов. Отвернувшись к окну, ломая спички, закуривает. Штейнберг подходит, кладет руку на плечо.

– Юра, – говорит он медленно. – Выслушай внимательно. Нам остается только один выход…

Вера Никандровна в своей маленькой кухне готовит праздничный пирог. Ей помогает пятилетняя дочка – хорошенькая наивная мордашка, большой белый бант в русых волосах. Дочка, высунув в старательном рвении розовый язык, выкладывает тесто в круглом поддоне нарезанными кружками яблок.

Вера Никандровна зажигает газ в духовке и оборачивается к дочери:

– Все, Галочка?

– Сейчас, мам. Вот еще маленький кусочек остался.

Пирог посажен в духовку. Теперь можно присесть отдохнуть. Вера Никандровна смотрит на часы: начало седьмого. За окном темнеет по-весеннему: к извечной зимней петербургской серости добавлено немного синевы.

– Мам, а почему женский день только один раз в годе?

– В году, – поправляет Вера Никандровна. – Так, наверное, придумали мужчины.

– Наверное, – кивает с серьезным видом Галочка. – Все глупости придумали мужчины. Да?

– Ну, – улыбается Вера Никандровна, – за исключением тех, которые придумали женщины.

– А папа принесет мне подарок?

– Непременно.

– Я, мам, знаешь что хочу? – Галочка морщит лоб, напряженно думает. – Не знаю сама… Нет, знаю! Хочу зонтик.

– У тебя есть зонтик.

– Ну он же зеленый. А я хочу красный. Как у Зойки.

– Ты моя хочучка-почемучка. – Вера Никандровна привлекает ее к себе, поправляет бант.

– Мам, а тебе папа что принесет?

– Папа накануне восьмого марта всегда дарит мне мимозу.

Спустя некоторое время Вера Никандровна взглядывает на часы: двадцать минут восьмого. Отодвинув занавеску, она смотрит в окно. Там большой скучный двор, исполосованный пятнами оконного света. Стоят отдыхающие автомобили. Бредут, как темные призраки, прохожие. А посередине двора – черные стволы деревьев и путаница голых веток на белом фоне залежавшегося здесь снега. И чудится Вере Никандровне, будто желтое мелькнуло на снежном островке. Будто ветка мимозы качнулась в банке с водой…

Ладонями зажала, пытается согреть внезапно захолодавшие щеки. В следующий миг Вера Никандровна бросается к телефону, раз за разом набирает номер, который не отвечает. Она, заглянув в телефонную книжку, набирает другой:

– Виктор? Вы уже дома? Это Вера Никандровна… Виктор, почему-то нет Леонида Михайловича… Обычно в это время он уже дома… А лаборатория не отвечает.

Голос Волкова-Змиевского в трубке:

– Я в шесть ушел, они с Кругловым еще были в лаборатории. Да вы не беспокойтесь, Вера Никандровна. Ну, задержались немного. Наверное, он в дороге, сейчас придет.

Но время идет, а Леонида Михайловича все нет. В начале девятого Вера Никандровна снова звонит:

– Виктор, извините, это опять я… Нет, не пришел. Что-то там случилось.

– Да что вы, Вера Никандровна, – слышен бодрый голос Змиевского. – Ничего не может случиться.

– Что-то случилось. Я ужасно волнуюсь. Витя, умоляю вас… Вы, кажется, близко от института живете…

– Там все давно закрыто, Вера Никандровна. Все лаборатории. Скорее всего они с Кругловым по дороге…

– Ну хорошо. Простите. Я сама поеду.

Вера Никандровна бежит в комнату дочери:

– Галочка, мне надо ненадолго уехать.

Волков-Змиевский кладет телефонную трубку. Несколько секунд стоит в нерешительности, потом снова хватает трубку, набирает номер:

– Надю позовите, пожалуйста… Надюша? Вот какое дело, сейчас позвонила жена Штейнберга, она беспокоится, что он домой еще не пришел… Ну Штейнберг! Она меня просит подъехать в лабораторию, посмотреть, не случилось ли чего… Ну конечно… Но очень просит, понимаешь? Придется сейчас побежать… Надюш, да ты не сердись! А когда там начало следующего сеанса? В десять? Ну так успеем!

В огромном коридоре коммунальной квартиры он одевается, нахлобучивает шапку, заглядывает в кухню:

– Мама, я ухожу.

Мать Змиевского, оживленно беседующая у плиты с соседкой, повертывает бледное лицо, обиженно надув губы:

– Витюша, ты обещал сегодня починить швейную машинку.

– Завтра починю! – Змиевский устремляется к выходу.