Читать книгу - "Tanger - Фарид Нагим"

В одинокой машине у переезда грелся мужчина. Я постучал в окно.

— До Москвы не подбросите?

— Двести.

— Что?

— Двести кусков!

— Двести тысяч рублей?!

— Ну не тугриков же!

Когда я уходил, он закурил. Потом завелся и уехал. Я тоже закурил.

— Да ты охренел, что ли, мужик?! Двести кусков!

Я даже не представлял, как идти, и проситься переночевать. Да и не пустят, конечно, я же похож на светлого чеченца. Конечно, не пустят.

«Ну, конечно, ты же в Алмату уехал, а у нее только Игорь остался… она была уставшая и поэтому неприязнь в голосе»!

Я засмеялся. Вспомнил и достал жевательную резинку. Внутри был смешной рисунок и надпись: «Любовь — это когда понимаешь… что материнство — не всегда блаженство». И у меня захолонуло внутри. Я представил Полину беременной.

«Ну да! А потом, ты так вот взял и сказал: все, я теперь свободен! Мол, давай теперь вместе друг другу мозги трахать, так тебя понимать»?

— За меня другие пра-поют ребята, за меня другие отдадут долги.

Где-то далеко залаяли собаки, как в деревне. Я отошел помочиться. Зажимал пальцами плоть и грел головку и уретру горячей мочой. Потом спрыгнул на рельсы и забрался под платформу, сел на журналы, сжался в комок. Показалось, что здесь теплее.

«Да-а, красиво жить не запретишь, Степной барон, которую ночь уже не ночуешь дома, все гуляешь где-то, все гуляешь. Адом мой — чердак. Спина мерзнет».

Только теперь стал слышать свой внутренний голос. Только теперь вернулся в себя и протрезвел.

— А! А! — точно слышу.

Бесшумно, как сгусток ночи, выползла в круг фонарного света крыса, растворилась в темноте, потом проявилась в другом месте. Так двигается, будто она без костей, будто жидкая. И не боится. Тихо, пустынно, сыро и так тепло, как бывает только в Ялте, в ноябрьский день. В тёплом тумане мы спускались по улице Найденова, и далеко внизу я увидел серую заснеженную степь. Прошли еще немного вниз, и в степи появилась длинная баржа.

— А что этот корабль делает в степи?

— В какой степи? — словно очнувшись, спросил Серафимыч. — Где?

— Вон там.

— Это же море.

— Море, а я подумал, что это степь. А почему там снег?

— Погоди, я ж слепой… это не снег, Анвар, это же барашки на волнах белые.

В Ялту мы приехали ночью, а утром я впервые в жизни увидел море.

Потом мы сидели на этой скамье в Гурзуфе. Вокруг не было ни души. Казалось, что мы сидели здесь вечно, как самые первые люди на земле. Море спокойно и тихо раздвигало даль. Солнце скрывалось за горы, и красные отсветы дрожали между морем и небом. Мы хорошо говорили о фантастичности вселенной и такой досадной краткости жизни. Потом пили тяжелое густое вино из пластиковых скорлупок. Холодные заснеженные вершины гор с редкими соснами светились красным, и теплое неподвижное море, и небо, сливающееся с ним, все тоже было прощально красным. Мы молча слушали радостный шепот прибоя, он говорил о возможном счастье, о красоте, о фантастичности и бесконечности жизни.

Красное неподвижное море. На фоне моря скамейка без спинки. На ней маленький, сгорбившийся мужчина, и большой ушастый мальчик.

Мужчина медленно оборачивается, вскрикивает и толкает мальчика, я вздрагиваю и падаю, выкатываюсь из-под перрона. Хотел встать, но сразу упал, не чуя ни рук, ни ног. На локтях выполз на свет. Издалека глянул на часы на руке, прошел только час! Я полежал на журналах, постепенно выпрямляя ноги и руки, набитые стеклом и электрическими шариками. Во рту мерзлый вкус древесного спирта. Я так сопьюсь с этой работой.

Потом случайно увидел огонек. Это в моих глазах огоньки. Нет. Огонек. Нет, это в глазах. Нет, не в глазах. Пошел туда. Казалось, что ноги вставлены не в ботинки, а в громоздкие, грохочущие валуны. Потом, рядом с огоньком увидел маленькое светящееся окно. Это были бомжи. Они сидели, как 12 месяцев из сказки. Услышал тихую музыку, так странно звучащую в лесу. Вышел на свет. Это были узбеки. Они сидели на деревянных ящичках из-под фруктов и смотрели индийский фильм. На пригорке стоял видеомагнитофон, а на нём телевизор. К нему, прямо из темноты неба свисали провода.

— …………………………………— сказал я, но губы не слушались.

Они не обратили на меня внимания, как будто приняли за своего.

— Ребята, можно возле костра погреюсь? — кое-как выговорил я. — Я на электричку опоздал.

Один парень пощелкал пультом и остановил фильм, потом вынул из темноты бутылку пива, отхлебнул.

— Да, давай, братуха, садись, короче.

Он был в круглой кожаной шапочке. Драповое пальто. Широкие плечи и прямая как доска спина.

— …………………………………— сказал он.

Все засмеялись, мелькали у огня лица.

— …………………………………— попросили его.

Значит таджики. Я не понимал их речи. Сел на сумку. Неудобно было подсаживаться ближе к костру, но все равно тепло. Лицо ломило. Пальцы стиснуло, и они заныли.

Парень вытянул руку и запустил кино. Я когда-то в детстве уже видел этот фильм, не помню названия. Приятная музыка. Разглядел большие коробки в темноте. Здесь, недалеко от станции, был целый картонный городок беженцев.

— ………………………………… — писклявым голосом сказал другой парень, и своим костылём осторожно поправил головешку в костре. — ………………… — помолчав, добавил он.

Все рассмеялись.

Он как будто говорил про костер, но я чувствовал, что это про меня. Я улыбнулся им и пожал плечами.

— …………………………………— сказал главный парень, показывая пультом то на телевизор, то на писклявого парня.

Все снова засмеялись. Писклявый в чем-то оправдывался, а другие его уличали, и смеялись, тем сильнее, чем больше парень оправдывался.

Потом Писклявый легко поднялся и без костылей пошел в темноту. Он дурашливо прихрамывал, и корчил жалобное, глупое лицо. Все снова засмеялись. Я понял, что он уже играет это для меня.

Я очнулся от громкого смеха. Кто-то тормошил меня. Темно. Главный парень отсоединил провода и куда-то понес видеомагнитофон и телевизор.

— …вай… ай, туда, братха, — со страшным акцентом говорил Писклявый, показывая куда-то.

Это была большая картонная коробка из-под холодильника, с полосатым матрасом и одеялом из мешковины. Внутри неожиданный, очень вкусный и жаркий запах семечек. Я закрыл глаза и вдруг вспомнил, как в детстве тетя Венера очищала во рту семечки и давала мне это вкусное сердечко изо рта в рот, как птенцу. Я чувствовал скользкое семечко, округлую мякоть ее больших полных губ, упругую силу и нежность самого кончика ее языка, ее удушливый запах.

Я, конечно, не мог понимать тогда, почему мне так нравилось все это, почему я обмирал, задыхался и просил еще и еще.