Читать книгу - "Царствование Розы - Кейт Голден"

место, теперь с кружащимся янтарным напитком.

— Я вмешивался в жизни смертных. Кто бы знал, что сострадание к низшим существам — это грех, достойный изгнания?

Я проделал такой долгий путь. Летел сквозь град, ветер и лед. Покорял облака, пики и сосны выше звезд. Я обыскал Жемчужные Горы в поисках Белого Ворона. Карабкался на гору — и падал с нее — днями, пытаясь достичь его. И теперь я видел истинного Бога Фейри. Я знал, без тени сомнения, что это мой единственный шанс.

— Ты знаешь, что я ищу, — сказал я так тихо, что едва слышал себя. — Можешь ты сделать меня чистокровным? Я и так Фейри. Мой отец, Лазарь…

— Мне не нужны твои рассказы, мальчик. Я видел, как твоего отца укачивали в колыбели.

— Тогда ты знаешь, какой он монстр. Ты знаешь, что клинка к тому времени может уже и не быть. Преврати меня и позволь мне избавить этот мир от него.

— Клинок нельзя уничтожить, — сказал Бог, скучающим взглядом уставившись на свой напиток. — Никому не под силу.

— Это не остановит моего отца. — Я бы обвешал эту проклятую вещицу свинцом и бросил в пучину Рудникового Океана. Или запихал бы в глотку какому-нибудь огру — и пусть тот хранит ее в своем ненасытном брюхе.

— Это не остановило его. Но клинок все равно находил дорогу назад. Если Клинок Солнца не может остаться со своим хозяином, он найдет себе нового, смертного или не очень.

Адреналин и лайт отступили, и я рухнул в свое собственное плюшевое кожаное кресло напротив него.

— Где он сейчас?

— У твоего отца. В Солярисе.

— Преврати меня, — сказал я, с сердцем, застрявшим в горле. — Я сделаю все, что ты попросишь.

— Я уже просил. Ты ответил неправильно.

— Плевать мне на твои вопросы! — я в ярости ударил кулаками по столу. — Она мертва!

Бог лишь цыкнул языком.

— Мне важны твои намерения.

Он сказал, что служит мирам. Возможно, мне нужно было доказать свою честность.

— Ты ведь можешь видеть будущее, я не сомневаюсь. Всевидящий, всезнающий… Так скажи же мне, что не я — лучший шанс для этого мира покончить с моим отцом! Скажи, что не я больше всех на свете жажду спасти тех, кого он терроризирует! Ни у кого нет намерений чище!

Бог лишь рассмеялся.

— А у нее были.

— Арвен? — Я не произносил ее имя вслух больше двух месяцев. Слоги жестоко скользнули по моему языку. Глубокая скорбь, которую я думал, что похоронил, поднялась по моему горлу и обвила мою челюсть.

И я не мог этого вынести — не мог вынести еще одного мгновения на этой земле, зная, что и ее здесь тоже нет. Вот он, мой единственный шанс придать ее смерти хоть крупицу смысла, и я не могу убедить его, что мои намерения чисты?

— Я храню ее волю в своем сердце. Считай ее добродетель, ее мораль — моими собственными.

Не уверен, уловил ли он нотку боли в моем голосе. Непреклонный взгляд Бога лишь глубже впивался в мой.

Но, как бы я ни был разбит, я продолжил:

— Загляни в мою душу. И скажи, что я неискренен.

Бог Фейри обдумывал мои слова.

Его испепеляющий взгляд скользнул по моим сведенным бровям, по моим пылающим глазам. По пальцам, впившимся в подлокотники кресла так, что дерево вот-вот готово было треснуть. В глубине души что-то екнуло, и я внезапно подумал, что этот человек может суметь протянуть руку и коснуться самого моего растерзанного сердца.

Челюсть Бога Фейри напряглась. Легкий ветерок колыхнул полупрозрачные занавески. Клочки дыма от ароматических палочек медленно поплыли к столу, пока пепел не опал на полированную поверхность красного дерева. Я попытался сделать хотя бы один ровный вдох.

Когда его взгляд снова встретился с моим, в моей груди вспыхнула искра надежды.

— Ты должен поклясться всем, что у тебя есть. Твоим королевством, твоими деньгами, твоим народом, что ты…

— Я убью его. Я клянусь в этом более страстно, чем когда-либо.

— Поклянись ее именем. Что он умрет, так или иначе.

Порыв разразиться смехом едва не сбросил меня с кресла.

— Клянусь на могиле Арвен. Я сделаю это ради нее. В ее честь.

Бог Фейри лишь нахмурился, но торжество взмыло в моей груди. Я получил, что хотел.

— Я должен предупредить тебя, мальчик, даже если бы я попытался, я никогда не делал такого. В самые ранние дни, когда существовала только Люмера, чистокровные Фейри рождались, когда Боги совокуплялись со смертными…

Так Арвен была зачата и рождена чистокровной — от союза Бога Фейри и ее смертной матери.

— Но, — продолжил он, вырывая меня из воспоминаний о том дождливом вечере у Паба Маринер, я никогда не брал Фейри и не перерождал его с единственной целью — сделать его истинным.

Я не был достаточно умен, чтобы обмануть Бога Фейри. Я был всего лишь тупым орудием.

— Попытайся.

— Могут быть серьезные последствия.

— Я знаю, о чем прошу.

— Риск…

— Делай уже, — я проскрежетал зубами, — всю свою жестокость.

Еще один взмах той руки — и изящный, удлиненный бокал появился на столе передо мной. Не с вином, а с густой, бледной, как кость, жидкостью внутри.

Его глаза были свирепы.

— Пей.

Этот цвет

— Что это?

Бог лишь усмехнулся.

— Ты знаешь, что это.

Лилиум.

Я знал, что лучше не произносить то, что звучало в моем сознании, как погребальный звон: Это убьет меня. Вместо этого я сделал два собранных, придающих силы вдоха…

И я выпил.

Будто я осушил кубок с жидкой молнией. Она прожигала горло, сковывала плоть, медленно стекая внутрь. Я захлебнулся этим адским питьем, закашлялся, рухнул, опрокидывая кресло. Оно с грохотом отлетело, вдребезги разбив какой-то сосуд… Мне было неведомо что. Я не мог мыслить. Не мог дышать, пока невыносимая боль не взорвалась во мне пронзительным визгом. И моя душа, покинув тело, устремилась сквозь пласты земли к ней …

Сознание вернулось ко мне, когда я лежал, распластавшись, на полированном деревянном полу. Кажется, живой. И все еще в той утонченной обители, что принадлежала Богу. Запах бергамотового благовония и едкого спирта ударил в ноздри. Я сглотнул рвотный позыв.

Мой рот болел. Даже кожа… стала какой-то другой, ослабленной. Я не слышал собственного пульса в жилах — лишь едва уловимое скольжение. Я стал ощупывать свое тело, челюсть, бешено колотящееся сердце.

— Что ты сделал?

Мои мышцы ныли, когда я поднялся, хотя сегодня я едва ли куда-то карабкался. Язык стал тяжелым во рту. Зрение помутнело…

— Это