Читать книгу - "Движимые - Кристи Бромберг"

Смотрю, как он натягивает вчерашние джинсы, прежде чем сесть на кровать и засунуть ноги в ботинки.

— Мне пора на работу, — произносит он, будто я ничего не говорила.

Слезы наполняют мои глаза и затуманивают зрение, он встает с кровати. Я не могу отпустить его, не сказав мне ни слова. Пульс стучит в ушах, острая боль от его отвержения скручивает мои внутренности, Колтон хватает ключи с комода и засовывает их в карман.

— Колтон, — шепчу я, когда он проходит мимо меня к двери. Он останавливается при звуке моего голоса. Его глаза по-прежнему сосредоточены на часах, застегивая их на запястье, влажные волосы падают на лоб. Мы молча стоим — я смотрю на него, остановившегося от звука моего голоса. Он смотрит на свои часы — пропасть между нами расширяется с каждой секундой. Тишина просто оглушает. — Пожалуйста, скажи что-нибудь, — умоляю я тихо.

— Послушай… я… — он замолкает, тяжело вздыхая и опуская руки, но не глядя мне в глаза. — Я же говорил тебе, Райли, что это невозможно. — Его хриплый голос едва слышен. — Я не способен, не достоин… — он откашливается, — …во мне нет ничего, кроме темноты. Способность любить — принимать любовь — не что иное, как яд.

И с этими словами Колтон выходит из моей спальни и, чего я боюсь больше всего, из моей жизни.

ГЛАВА 27

Колтон

Я не могу дышать. Твою мать. Грудь болит. В глазах все расплывается. Тело сотрясается. Паническая атака бьет по мне в полную силу, я хватаюсь за руль, костяшки пальцев становятся белыми, а пульс грохочет в ушах, как чертов товарный поезд. Пытаюсь закрыть глаза, пытаюсь успокоиться, но вижу перед собой лишь ее лицо. Слышу только ядовитые слова, слетающие с ее губ.

Моя грудь снова сжимается, когда я заставляю себя выехать с ее подъездной дорожки и сосредоточиться на дороге. Не думать. Чтобы не позволить тьме внутри меня взять верх или позволить проникнуть воспоминаниям.

Делаю единственное, что могу — еду, но езда недостаточно быстрая. Только на треке она достаточно быстрая, чтобы окружить себя туманом — затеряться в нем — так, чтобы ничего из этого не смогло меня поймать.

Подъезжаю к какой-то забегаловке: затемненные окна, над дверью нет никакой вывески с названием, а на подоконниках стоят мириады переполненных пепельниц. Я даже не знаю, где я. Не задумываясь, паркуюсь рядом с каким-то дерьмовым драндулетом. Все, о чем я могу думать, это как оцепенеть, как стереть то, что только что сказала Райли.

Открываю дверь — в баре темно. Никто не поворачивается в мою сторону. Головы у всех опущены, рыдают в свое гребаное пиво. Хорошо. Мне не хочется разговаривать. Не хочется слушать. Не хочется слышать, как из динамиков Passenger поют о том, что отпускают ее. Мне просто хочется утопить все в алкоголе. Бармен поднимает взгляд, его желтоватые глаза оценивают мою дорогую одежду и отмечают отчаяние на лице.

— Что будете заказывать?

— «Патрон». Шесть порций. А затем по новой. — Я даже не узнаю свой голос. Даже не чувствую, как мои ноги двигаются к туалету в дальнем углу. Вхожу и направляюсь к грязной раковине, брызгаю водой себе на лицо. Ничего. Я абсолютно ничего не чувствую. Смотрю в треснувшее зеркало и даже не узнаю человека перед собой. Все, что я вижу, это темноту и маленького мальчика, которого не хочу больше помнить, которым не хочу больше быть.

Чертовым Шалтаем-Болтаем (Прим. переводчика: В современном английском языке словосочетание «шалтай-болтай» (humpty dumpty) имеет два значения: «толстячок — коротышка» и «вещь, упавшая или разбитая и невосстанавливаемая»).

Прежде чем успеваю остановиться, ударяю по зеркалу. Сотни крошечных кусочков разлетаются и падают на пол. Я не чувствую боли. Не чувствую, как кровь сочится и капает с моей руки. Все, что я слышу — это звон, когда они ударяются о плитки вокруг меня. Маленькие звуки музыки, которые на мгновение заглушают пустоту моей души. Красивый внешне, но весь такой испорченный. Невосстанавливаемый.

Вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая собрать.

Когда я подхожу к бару, бармен смотрит на мою завязанную руку. Вижу, мои стопки выстроились в линию рядом с выпивкой других посетителей, и я направляюсь в другой свободный угол бара и сажусь. Мой желудок сводит при мысли о том, что я сижу между двумя мужчинами. Бармен берет и подает мне мои стопки и просто смотрит, как я кладу две стодолларовые купюры на барную стойку.

— Сотня за зеркало, — говорю я, кивая подбородком в сторону туалета, — и сотня за то, чтобы выпивка не кончалась, без лишних вопросов. — Я приподнимаю брови, и он кивает в знак согласия.

Купюры соскальзывают с прилавка в его карман, прежде чем я успеваю выпить вторую порцию текилы. Радушно принимаю обжигающий напиток. Воображаемая пощечина за то, что я просто так оставил Райли. За то, что собираюсь сделать с Райли. Третья порция исчезает, а голова все еще болит. Грудь по-прежнему сдавливает.

Ты знаешь, что тебе позволено любить только меня, Колти. Только меня. А я единственная, кто когда-либо будет по-настоящему любить тебя. Я знаю, что ты позволяешь им делать с собой. Что тебе нравится, когда они это делают с тобой. Я слышу вас. Слышу, как ты повторяешь «Я люблю тебя» снова и снова. Знаю, ты думаешь, что позволяешь им делать такое из-за любви ко мне, но на самом деле ты делаешь это, потому что тебе нравится это чувствовать. Ты очень непослушный мальчик, Колтон. Как же плохо, что никто никогда не сможет полюбить тебя. Никогда не захочет. Никогда. А если бы полюбили и узнали обо всех гадостях, что ты делал? Они узнают правду — что ты ужасен, отвратителен и отравлен изнутри. Что та любовь, испытываемая тобой к кому-то, кроме меня, так ядовита, что убьет их. Поэтому ты никому ничего не расскажешь, потому что, если расскажешь, они поймут, какой ты гадкий. Они узнают, что внутри тебя живет дьявол. Я знаю. Я всегда буду это знать и все равно буду любить тебя. Я единственная, кому позволено любить тебя. Я люблю тебя, Колти.

Пытаюсь выбросить воспоминания из головы. Сбросить их обратно в пропасть, в которой они постоянно прячутся. Райли не может любить меня. Никто не может любить меня. Мой разум играет