Читать книгу - "Искупление - Элизабет фон Арним"

– Боже милостивый, да что случилось? Что с тобой?

– Ты болван! – вырвалось у Мейбл вместе с визгливым смехом.

Болван. Он. И это сказала Мейбл.

Совершенно ошеломленный, Фред смирился с печальными выводами. Как ни пытался он обуздать жену, образумить, ничего не выходило.

– Не надо обзываться, дорогая, – произнес Фред, утратив всякую надежду.

Прежде он лишь однажды обратился к ней так, много лет назад, когда, несмотря на его возражения, она уселась верхом на его любимую кобылу, свалилась на землю и сломала обе ноги. Тогда это ласковое обращение, произнесенное особым тоном, к которому Фред прибег и на этот раз, произвело сокрушительный эффект, а теперь слова мужа обтекали Мейбл словно вода, ибо она, наделенная от природы сердцем, но лишенная головы, как Фред с опозданием понял, начиналась от груди и заканчивалась ногами. То же, что считалось у нее головой, оказалось на самом деле странной маленькой коробочкой, полной всевозможного мусора, разрозненных обрывков и обрезков. Рожденная безголовой, Мейбл не могла собраться с мыслями, ничего не слушала, повиновалась лишь голосу своего раненого сердца, а тот твердил ей, что ее одурачили, бесстыдно обманули.

Слушая ее, Фред начал медленно понимать, что в действительности разговаривает с существом, обладающим разумом ребенка и огромным сердцем женщины. Вот так сочетание, думал он, хотя, возможно, встречается оно намного чаще, чем ему казалось. Он не обнаружил этого раньше только потому, что их спокойная, лишенная событий жизнь протекала гладко. И мысль эта глубоко его огорчила, поскольку мужчине, рассудил он, хотелось бы, чтоб у его жены в придачу к телу имелась еще и голова.

Однако открытие это удержало его от вспышки гнева, иначе он мог бы взорваться и наговорить такого, чего ни один из Боттов-мужей еще не говорил своей супруге. Фреду стало жаль бедную обезумевшую жену, которая взвинтила себя, выдумав то, чего не было, и теперь глубоко страдала. Оскорбленная вероломством мужа, которому посвятила жизнь, и предательством Милли, в чью невиновность поверила, Мейбл залилась безудержным потоком слез.

Тогда Фред усадил ее к себе на колени. Она всего лишь ребенок, доверчивое неразумное дитя, и другой никогда не будет, сказал он себе и вдруг остро ощутил свое одиночество, будто из жизни его что-то навсегда ушло. А поскольку он не сажал жену к себе на колени уже много лет, с первых недель их брака, это так поразило Мейбл, что гнев ее остыл, она обвила руками шею мужа, мокрой щекой смяла его галстук и спросила сквозь рыдания, почему он так вел себя с Милли, почему, почему так ужасно обошелся с той, что всегда была ему хорошей женой и любила его, любила…

– Почему? – отозвался Фред. – Потому что мне стало стыдно за себя, стыдно за всех нас, ведь мы сразу же поверили в то… во что поверили.

– Но как же Эрнест? – прорыдала Мейбл. – Он бы не стал… без причины… только из-за писем… Ох, Фред… разве он мог так поступить?

– Не мог? – Фред вспомнил Эрнеста и убежденно прибавил: – Еще как мог.

– И ты готов поверить, что твой п-покойный брат…

– Еще как готов! А ты что думаешь?

– Я думаю, – потерянно сказала Мейбл, когда бурные рыдания сменились глухим отчаянием, – ты очень любишь Милли: любишь куда больше, чем следовало бы.

Фред не мог пойти за советом к старине Джорджу, не мог никому рассказать о своих проблемах, ибо Мейбл – его жена, а боттовские принципы требовали держать рот на замке.

Глава 14

Пока происходили все эти события, другая чета Ботт: Алек и Рут – уже больше двух недель наслаждалась в Брайтоне морским бризом, нежными лучами солнца и полной свободой от забот и тревог. Дни их заполнены были утренними прогулками по набережной, послеполуденными поездками по деревенским дорогам, вечерним отдыхом в уголке гостиной, откуда супруги вели наблюдение за другими постояльцами отеля, но заговаривать не пытались, и не в меру обильными приемами пищи в привычные часы.

Другие члены семейства им не писали, поскольку были ими недовольны, а потому ничто не мешало вкушать блаженный покой. Алек поглаживал бороду и мысленно поздравлял себя. Рут была безумно рада, что благополучно избежала общества Милли, и не знала, как благодарить своего спасителя. В восторге от того, что муж теперь безраздельно принадлежал ей, она часто называла это путешествие вторым медовым месяцем, с чем Алек вежливо соглашался, хотя медовый месяц представлял себе несколько иначе.

Вначале тихая спокойная жизнь в Брайтоне ему нравилась, и не только потому, что он счастливо отделался от Милли: его радовало, что у него такая преданная и добродетельная жена, – но уже в начале второй недели этого мирного уютного времяпрепровождения Алек начал замечать в супруге удручающее однообразие, безостановочное постоянство, а к началу третьей недели уже задавался вопросом, глядя в окно на море, неподражаемое в своей переменчивости, возможно ли утомиться, оставаясь один на один с подобной преданностью и добродетелью. Жена его явно блаженствовала с ним наедине, и если поначалу Алек отнесся к этому снисходительно и, в сущности, был даже доволен, то теперь пресытился и испытывал досаду. Со времени их медового месяца они не оставались вдвоем, чтобы не с кем было даже словом перемолвиться, с тихим торжеством напоминала ему Рут, а он молча это терпел. Она и мечтать не смела, что вокруг не будет ни души, чтобы обменяться хоть парой слов, только лишь они двое, твердила Рут, хотя и не следовало ему ни с кем разговаривать, кроме нее (этого, впрочем, жена не говорила вслух), а потом спрашивала (смотревшему в окно Алеку слова ее казались сущей глупостью, ведь она знала, что такое невозможно, даже если б они действительно этого хотели):

– Почему мы не можем всегда так жить – только вдвоем?

А он, уклоняясь от прямого ответа, ограничивался тем, что поправлял ее, если требовалось, и Рут покорно соглашалась, во всем уступая мужу, в полном соответствии с заветами святого Павла.

Покорность, преданность и добродетель сопровождали каждый шаг Алека – чего еще желать мужчине? Он и не хотел большего, напротив: хотел меньшего. К этой невеселой мысли он пришел после двухнедельного заточения наедине с обладательницей вышеперечисленных достоинств. К концу второй недели он втайне признался себе, что сыт женой по горло.

Потрясенный этим открытием, Алек притих. Но чем молчаливее он становился, тем усерднее потчевала его Рут своей преданностью, что еще больше его раздражало, так что к исходу второй недели он едва ее выносил. А затем, как-то вечером, когда их тет-а-тет затянулся почти уже на три убийственные