Читать книгу - "Последний выстрел - Эмма Пиньятьелло"

Чем больше гостей, тем оперативнее распространяются слухи и тем быстрее они достигают тех несчастных, кто не сумел получить приглашение.

В другой ситуации заполнившая бальный зал толпа вызвала бы у него тревогу, но сейчас она обеспечивала ему удобное прикрытие. Затерявшись, ему было легче решать свою задачу: высматривать Витторию, Скиннера, убийцу.

Как я понимаю, записку мог написать именно ты!

Вот же дерьмо. Ему нельзя думать о ней. Ему нужно забыть и о навязчивом запахе яблок и корицы, и о соблазнительных изгибах, задрапированных этим треклятым красным платьем, которое – он в этом не сомневался – Нелла дала ей именно для того, чтобы она его трахнула.

Однако одного желания было мало. Вывести ее из себя он не смог.

Но в истории с запиской Виттории все же был плюс – по крайней мере он удержался и не поведал Макс о своих истинных чувствах. Если бы у него в голове не прозвучали голоса отца и Джованни Барбарани, он бы обнял ее, приласкал и тихонько признался в том, чего на самом деле хочет по окончании гала-шоу. После того, как они поймают убийцу… если убийца вообще существует. В его коттедже. Только они двое. И да, черт возьми, на кухонной скамье, если уж ей так хочется.

Хватит. Он отпил воды из бутылки, которую Джетт дал ему в знак примирения после конфуза с вином, хотя сам Джетт и не был виноват в том, что Джованни так сорвался.

А была ли его реакция на информацию о записке адекватной? Все же он не член семьи, а только служащий, не имеющий допуска ко всем секретам. Может быть, Виттория скрыла от него записку по какой-то другой причине? Может быть, он просто дал волю чувствам?

Чувства? Ты только послушай себя. Никогда в жизни он не размышлял так много.

Мыслям не было конца; он не мог не думать, и только она была виновата в том, что эти мысли отскакивали от стен его сознания, как шарик в пейнтболе. Он ведь не просто служащий, верно? То, что он здесь делает, – это не просто работа, это его жизнь, а семья Барбарани, как он признался Макс, – это самые близкие ему люди, почти его семья. Но не было ли доли правды в ее словах о том, что семья защищает своих? Какие бы чувства ни питал Грей по отношению к отцу, их полагалось отделять от обязанностей перед Барбарани. А раз так, то нужно спокойнее воспринимать те моменты, когда Джованни и Виттория обращаются с ним так же, как с остальными своими работниками.

Но такова ли ситуация на самом деле? Джованни всегда был с ним строг, и эпизод с бокалом вина стал тому подтверждением. Может быть, причина в том, что они, приняв его после армии, считают, что сделали ему одолжение? Может быть, Джованни и Виттория так и не простили его за то, что он тогда ушел? За то, что случилось с Фрэнки? Но зачем тогда вообще принимать его обратно? Джованни Барбарани никому не дает второго шанса.

Если только речь не идет о долге.

Грей всегда с недоверием относился к альтруизму Барбарани по отношению к нему после увольнения из армии, но до сих пор не пытался в этом разобраться. Отчасти потому, что ему хотелось верить в сказочный финал: Барбарани вернули его, потому что скучали по нему, потому что его место здесь. Они вернули его домой. Но теперь, когда старые раны снова открылись, когда в ушах звучал голос отца, предупреждавший о таких женщинах, как Макс и Софи, когда Джованни набросился на него с упреками и не сказал ни слова Джетту, когда Виттория показала записку Макс, а не ему, прежние сомнения зазвучали громче. Неужели Джованни остался в долгу перед отцом Грея?

Если да, то это означало бы, что Грея приняли обратно, выполняя некую сделку с человеком, который уже умер. И это, как ни горько признать, даже больнее того, что сделала Софи.

Помяни черта… Да, Софи была здесь – вот она, рядом с Арианой Ла Маркас. Ариана – миниатюрная и изящная, Софи – высокая, почти одного с Греем роста, сложена, как олимпийская пловчиха. Как и прежде, от одного лишь взгляда на нее захватывало дух.

Некоторые умеют сжимать гнев в плотный комок, как глину, и носить в себе годами, не забывая. Но для Грея злость всегда была чем-то прозрачным и текучим. Она просачивалась сквозь пальцы, обжигая, как жидкий огонь или спрессованный солнечный свет. Ожоги оставались, но со временем бледнели.

Думая о Макс и высматривая в толпе Витторию, чтобы потребовать показать ему записку, он едва не забыл о Софи. Раньше стоило ему только подумать о ней, слюна у него во рту превращалась в кислоту. Когда он увидел ее статью в «Уэст Острэлиэн», у него пальцы сжались в кулаки. Сейчас при мысли о ней ничего не шевельнулось.

Странно.

Он знал, что она заметила его, но никак на это не отреагировал. Софи же вернулась к разговору с Арианой. Что общего у этих двоих, он не понимал, но это его вполне устраивало. Где Ариана, там должен быть – в радиусе десяти метров – и Форест. А вот и он, потягивает сангве и самодовольно ухмыляется рядом с Рафаэлем. Последний, кажется, только и ждал, когда Грей его заметит – поднял приветственно бокал. Грей ответил ледяным взглядом. Доверять этому типу он не стал бы ни в коем случае. И дело даже не в том, что этот мерзавец лапал Макс в винодельне Ла Маркас.

Скиннер не появлялся, в этом Грей был уверен. Теперь, когда он заметил Ариану и Рафаэля, в голове у него сложилась четкая картина того, где находятся все Ла Маркас и их люди, – как фигуры на шахматной доске. Если они сделают ход, он будет знать.

Клаудия Ла Маркас (Королева), брезгливо морщит нос, едва взглянув на предложенное антипасто.

Ариана Ла Маркас (Пешка), сменившая белую поварскую форму на платье угольного цвета с длинными рукавами и смеющаяся с Рафаэлем (Конь) и Форестом (Мудак).

Маттео Ла Маркас (Король), прямо за Греем…

– Пройдемся, Барби. – Акцент у Маттео был гуще, чем у Джованни. Глава соперничающего клана упрямо цеплялся за свой родной диалект. Грей уважал его за это, но не мог отделаться от мысли, что северо-итальянский акцент Маттео, выросшего на австралийской земле, звучит немного искусственно.

Маттео подтолкнул его вперед. Грей скрипнул зубами, справляясь с оскорбленной гордостью, но никто, казалось, не обратил