Читать книгу - "Поскольку я живу - Марина Светлая"

Минут через десять Полина была уже в студии. Кормилин ржал с Жорой, рядом с ними кружила Рита. Тарас, как всегда, заявится за пару минут до назначенного времени. Геллер негромко общался с Мариной. Творческая идиллия. Полина поздоровалась и прошла к роялю.

Заставляла думать себя о чем угодно, но не о встрече в холле. Она поставила точку. Свою.

И теперь что-то наигрывала, потерявшись во времени, слышала, как пришел Комогоров. Но очнулась, когда в студии стало шумно. Подняла глаза. У дверей стоял Иван, а перед ним пышущая возмущением Таранич.

Чему она возмущалась, было и не слышно. Но если взглянуть на часы, становилось ясно. Студия, оплачиваемая по часам, простаивала вне графика уже двадцать минут. Впервые за все то время, что они работали над альбомом, Мирош опоздал. И только сейчас, в ярком освещении этой комнаты с большими окнами, отделанной коричневым лакированным деревом, она позволила себе разглядеть его лицо, с которого были сдернуты очки.

Оно было серым и осунувшимся. Будто бы не спал целую вечность. И болезненные круги под его глазами только подтверждали эту догадку. Сжал зубы – она отчетливо это видела. Под кожей ходили желваки, и то и дело по горлу прокатывалась сглатываемая слюна. Вот только раздраженности или злости в нем, вопреки всему ею надуманному, она сейчас совсем не видела. Он покорно кивал Марине и молчал. Только один раз раскрыл рот. И не надо быть семи пядей во лбу и уметь читать по губам, чтобы различить в их движениях его сдержанное «Хо-ро-шо». Будто бы почти голос услышала.

Потом Мирош прошел в студию, помалкивая.

- Ну, раз мы, наконец, все здесь, - весело проговорил Геллер по-английски, с небольшим акцентом и явно намереваясь разрядить обстановку, - предлагаю для начала прогнать песню полностью, как она звучала бы на концерте. Живости добавим. Если не получится – будем записывать частями. Идет?

Народ согласно загудел. Мирош, будто прилипший к своему месту, просто надел наушники. Теперь он стоял впереди, спиной к Полине, и его лица она видеть не могла. Видела только напряженную спину.

Начинали с синтезатора с электрическим звуком, за которым орудовал сейчас Тарас. Потом подключалась ее фортепианная партия. Потом оркестр. Потом голос.

И этот голос запел, отрабатывая на чистой механике свой текст.         

В старом доме

Среди лестниц

твой льдистый взгляд.

Потерялся навек и тут уж его не найти.

Незнакомец,

Предвестник чужих утрат

Напророчил в подъезде

Конец и начало пути.

Красный снег – он все валит

Среди черных плах и корон.

Воздух крошится пеплом

От холода наших тел.

Целый век – запах гари.

Горел – стало быть, крещён…

И, так и не допев до конца второго же куплета, голос сорвался и замолк. Впервые в жизни на глазах у Полины Иван дал петуха.

Она озадаченно посмотрела на его спину, мало что ей объяснявшую. Потом обвела взглядом ребят из «Меты». Инструменты замолчали. Фурсов зримо напрягся. Впрочем, Комогоров с Кормилиным застыли тоже. И что-то такое было в их лицах, что насторожило ее сразу. Будто все эти трое разом испугались чего-то неизвестного ей.

Мирош на секунду опустил голову, потом поднял ее снова и негромко сказал:

- Извините. Давайте сначала.

Геллер из своей комнаты кивнул и, махнув, подал знак.

Синтезатор. Фортепиано. Оркестр.

Его ладони, вцепившиеся в микрофон у основания.

И вместо того, чтобы начать сначала, как собирался, Ванька запел куплет из середины:

И рассвет

Изрежет ножом печаль.

И польется горячая

Алая горькая кровь.

Звезды встретят смерть,

С восторгом вглядевшись вдаль.

Там, где мы, новобрачные,

Земную отыщем юдоль.

 Теперь он не сорвался. Теперь он просто замолчал. Замолчал, уткнувшись лбом в микрофон, и от стенок комнаты отразился глухой звук удара. Инструменты заткнулись быстрее, чем в прошлый раз. На несколько секунд все замерли.

А потом Мирош сдернул с себя наушники и, ни слова не произнося, помчался на выход. Полина так и не видела его лица. Видела только спину, за единственное мгновение скрывшуюся за дверью.

- Иван! – раздался вскрик Фурсы. И он, бросив гитару Комогорову, рванул за Ванькой, одновременно с этим, среди всеобщего гомона Полина различила жуткий, тяжелый голос Рыбы-молота:

- Если он опять под кайфом, я его грохну!

Полина вздрогнула, будто его уже убивали. Или ее саму. Она снова обвела ошалевшим взглядом всех присутствующих. Те выглядели едва ли менее огорошенными. Хуже всего – оставшиеся участники самой «Меты».

В этой давящей тишине поплыли минуты – долгие, мучительные, будто натягивавшие нервы вместо струн на гитарный гриф. До того момента, пока в студию не вернулся растерянный Фурсов.

- Я не догнал его, - едва ворочая губами, сообщил он. – Этот придурок сразу в машину сиганул и уехал.

- Позволять ему прокат было дерьмовой идеей, - пробурчала в ответ Таранич.

- Так а чего? Мы ждем или… - медленно протянул Жора.

- Мы?! Ждем? – выпалила Рыба-молот, метнув на него хищный акулий взгляд. – Да хрен ему. Давайте, значит, отрабатывать по частям. Мартин, - она перешла на английский, - записываем партии?

Геллер, застывший в замешательстве, медленно кивнул. И предложил начать пока с виолончели, отправляя остальных на перекур. Когда они выбирались из помещения, По?лин слух уловил злой Маринкин шепот, продолжающий вещать уже Владу, будто бы тот был виноват, недоглядел, не успел вмешаться: «Единственное оправдание, которое я приму, - это если его драгоценная мамаша все-таки сдохла. Остальные причины – нихера не уважительные».

Полина с ужасом понимала, что все ее намерения оставаться равнодушной превращаются в прах. Вместо такого желанного покоя она чувствовала, как к горлу подкатывают паника и боль. И абсолютная уверенность, что чувствует она сейчас не только за себя. Где-то по берлинским улицам несется Ванька, и в его горле так же бьются паника и боль.

- Ты слышала, что она сказала? – догнав ее, забормотала «вторая скрипка», сунувшись к ней своей любопытной мордочкой. – Неужели правда?

- Тебе-то какое дело! – сердито проговорила Полина.

- Альбом же… - растерялась Рита.

- Переживаешь за гонорар?

- Ну ты-то чего?

- Да ничего, - отмахнулась Поля. – Прости, голова болит… спала плохо.

- Кто-то вообще не спал! – рявкнул нарисовавшийся возле нее Фурса и ухватил за локоть, потащив от остальных музыкантов, объяснив всего двумя словами: - Разговор есть!