Читать книгу - "Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович"

старая дева фройляйн Керншток окажется суровой сухощавой цаплей, а навстречу визитёрам выкатился розовощёкий жизнерадостный колобок в кокетливом, с лентами, чепце. Фройляйн Керншток приняла гостей в своей мастерской – здесь пахло краской и йодом, и солнечные лучи перекрещивались под высокими потолками, свет каскадом падал из стрельчатых окон, и картины стояли везде – у стен, на стульях, на мольбертах.

– Я помню ваши работы, фройляйн Мегид, – неожиданно густым голосом произнесла художница. – Наша договорённость в силе, и я готова принять вас, как только вы будете готовы.

Лёвка ошалел от обилия картин и от всей обстановки – кисти, тряпки, запах краски, растворителя, эта вся художничья атмосфера, пылинки, танцующие в горизонтальных лучах полуденного света, – и чихнул, и выронил папку со своими набросками. Наброски веером хлынули по полу.

– Будьте здоровы, юноша, – пожелала Лёвке фройляйн Керншток.

Лёвка вдобавок кашлянул, покраснел, как рак, и неловкими руками принялся собирать рисунки с пола. Мора не стал ему помогать и на Аделаису скосил глаза, мол, не надо.

– Это – ваше? – госпожа Керншток присела, неожиданно легко для своей сдобной округлости, и взяла из-под ног, из-под носка своей туфельки, два рисунка – господа Мегид на крыше магистрата и майолика в кирхе.

Лёвка, заикаясь, – от всегдашней борзости его не осталось и следа – промямлил:

– Моё, госпожа художник…

– Дайте-ка остальное, – госпожа художник хозяйским жестом взяла у него папку. – Вы прежде учились рисовать?

– Нет, – признался Лёвка, – я самородок.

– Самоуверенно, – оценила госпожа Керншток. – Вы черните и у вас обратная перспектива, как на иконах, но всё равно это интересно. Вы даёте характер – и у людей, и у вещей, а это, наверное, самое важное. Как вас зовут?

– Лев, – севшим голосом представился Лёвка и вдруг, словно вспомнив манеры Рене, припал губами к пухлой художничьей ручке.

– Это лишнее, – госпожа Керншток выдернула руку и вновь раскрыла папку – на портрете Рене – и повернулась к Море: – Это вы?

– Нет, фройляйн, это другой человек, – покачал головой Мора. – Позволите нам посмотреть картины?

– Конечно, – небрежно отмахнулась фройляйн и вновь вернулась к Лёвке. – Вы делаете глаза слишком большими, с чересчур широкими зрачками – это придаёт выразительности, но неверно с точки зрения анатомии…

Мора взял Аделаису под руку и повёл мимо ряда картин.

– У вас уже всё хорошо, пусть они договорятся, – прошептал он девушке на ухо. – Может, она и Лёвку возьмёт в ученики.

Аделаиса кивнула. На лице её были написаны недоумение и ревность. Мора заметил это.

– Не злитесь, фройляйн, – утешил он. – Лёвка – мальчик, вот госпожа художница им и увлеклась.

– Не пытайтесь меня успокаивать, – начала сердито Аделаиса, ушла вперёд вдоль ряда портретов и вдруг обернулась, – Смотрите, Мора! У него лицо, как у вас!

Она пусть взволнованно, но шептала. Мора подошёл – с неоконченного портрета, называемого художниками дивным словом «этюд», смотрел на него старый острожный приятель Шило – плешивый, без ноздрей, с пороховыми татуировками на лбу и щеках.

Буквы «в», «о» и «р».

– Где вы видели моё лицо?

Мора, простой человек, повернул Аделаису к себе и сжал её плечи. Он тоже спрашивал шёпотом, чтобы не услышала хозяйка.

– Отпустите, чудовище, – тихо рассмеялась Аделаиса и сняла его руки со своих плеч. – В доме же, я смотрела на вас из-за гобелена. Что значат эти буквы на лице?

– Это клейма, – глухо отвечал Мора, – клейма русской каторги.

Мора взял портрет от стены – этюд был маленький, размером с Лёвкину папку – и с картиной в руке приблизился к фройляйн Керншток. Фройляйн водила пальцем по одному из Лёвкиных рисунков, басовито ворковала что-то, Лёвка благоговейно внимал.

– Простите, что прерываю вашу беседу, – начал Мора, держа портрет перед собой. – Я хотел бы купить эту картину.

– Эту? – удивилась фройляйн Керншток. – Это же этюд, подмалёвка… Я не собиралась её продавать.

– Здесь нарисован мой друг, – проговорил Мора внушительно, – мой давний потерянный друг. Вы не скажете мне, госпожа Керншток, что сталось с моделью? Давно ли он вам позировал?

– Этот татуированный господин – кучер жидовской банкирши Мартины Гольц, я писала её портрет, – припомнила художница. – Он согласился попозировать мне, очень уж необычная внешность. Свой портрет госпожа Гольц увезла домой, в Кёнигсберг, а этот набросок остался у меня.

– Давно ли госпожа Гольц вам позировала? – спросил Мора.

– Месяц назад, а то и меньше, – с весёлым любопытством госпожа Керншток смотрела на изящного, утонченного господина, вдруг за долю секунды обратившегося в растерянного и нелепого бедолагу и сейчас собиравшего себя по крупицам, как вазу из осколков. – Вы знакомы с госпожой Гольц?

– Знакомы… – Мора с трудом вернул на лицо невозмутимую маску. – Мы с нею скитаемся по Европе, как параллельные прямые по вселенной Евклида, и всё никак не можем пересечься. Вы продадите мне портрет?

– Он не продаётся, он нужен мне для жанровой сцены, – извиняясь, но твёрдо отвечала художница и обернулась к Лёвке. – Когда же вы сможете начать обучение?

– Послезавтра, – с готовностью отозвался Лёвка, – явлюсь к вам с вещами. Завтра мы в опере.

– А я? – Аделаиса подошла бесшумно и теперь стояла с сердитым лицом. – Или мне следует вернуться домой?

– И вы приходите, – примирительно прогудела фрау Керншток. – Когда вы будете готовы?

– Тоже послезавтра, – сквозь зубы процедила Аделаиса.

– Отлично, явитесь вместе.

Гостиная господина Арно на один вечер превращена была в примерочную – прибыла портниха, и манекены с полусшитыми нарядами украсили покои почтенного графа. Когда Мора вошёл, Плаксин вертелся перед зеркалом в чем-то лазоревом, и портниха булавками подкалывала к его одежде подкладку. Рене полулежал в кресле в обычной своей ленивой позе, в наряде, словно созданном для райской птицы.

– И кто из нас после этого цыган? – насмешливо поинтересовался Мора, смерив взглядом пышное облачение своего папи.

– Все ещё ты, сынок… – Рене текучим, совсем кошачьим движением поднялся с кресла и сбросил с плеч попугайский жюстокор. – Я всего-навсего взял его примерить. Забавное сочетание цветов. Завтра я буду в этом.

Рене кивнул на манекен, облачённый в каштановое с серебром.

– Месье, где же мадемуазель? – по-французски спросила портниха. – Вы обещали, что будет ещё мадемуазель.

Плаксин крякнул – в него вонзилась булавка.

– Вот-вот появится, – пообещал Мора.

– Я отыскал для Лёвки ливрею цветов Арно, – похвастался Плаксин. – Только в плечах придётся расставлять и в талии – у господина Арно никогда не было таких могучих слуг.

– А какие цвета были у ваших слуг, папи? – спросил Мора у Рене.

– Чёрно-оранжевые, – отчего-то поморщился Рене. – Впрочем, у курляндцев почти такие же. Как наша фройляйн, приняли её в ученицы живописца?

– Вы будете смеяться – приняли даже Лёвку, и