Читать книгу - "Вечно ты - Мария Владимировна Воронова"

– Да, дела, – произносит она, переводя взгляд на длинный, как белая ленточка, сигаретный дымок, – мы так привыкли к этому «есть мнение», «наверху убеждены», «партийный долг», «указание свыше»…

– Последнее, кажется, из области религии, – говорю я.

Регина Владимировна задумывается:

– Свыше все-таки знак, а указание сверху. Будто они реально существуют, являются материальными объектами, это «мнение», и «верх», и какой-то особый партийный долг. А между тем ничего этого в природе нет. Есть только люди на своих рабочих местах, которые должны выполнять свои обязанности исходя из должностных инструкций и профессиональной подготовки. Но когда мы все вместе ведем себя так, будто «мнение» и «верх» существуют, то они выныривают из небытия по-настоящему и обретают плоть и кровь, превращаясь в чудовище, растущее на наших страхах и пожирающее все хорошее, что в нас есть. Как его убить, как остановить, когда оно давно сделалось частью каждого из нас?

Я вспоминаю свою любимую пьесу Шварца «Дракон».

– Думаете, меня не мучает совесть, Татьяна Ивановна? – Регина Владимировна тушит сигарету сильным мужским жестом. – Но когда к тебе приходят люди в одинаковых костюмах с одинаковыми серыми глазами…

– Вы всегда можете на меня рассчитывать, – перебиваю я ее исповедь, – все в порядке, главное, что мы с вами не притворяемся, что между нами все безоблачно, это я еще по своему семейному опыту поняла.

Регина Владимировна подливает мне еще чайку.

– Простите, что приставила вам нож к горлу, требуя откровенности.

– Не знаю, как вам, а мне стало намного легче, – говорю я. И не лгу.

* * *

Родители с Верой ушли в театр (разумеется, после смерти близкого человека еще не подобает развлекаться, но билеты достались практически чудом, и, в конце концов, это не комедия, а серьезная пьеса), и Люда осталась дома одна. Редкая передышка, несколько часов можно спокойно перемещаться в квартире, не уворачиваясь от испепеляющих взглядов.

Хорошая оказия, чтобы спокойно заняться уборкой, но вместо этого Люда села писать Льву.

Раньше слова выходили у нее легко, Люда писала обо всем подряд, как если бы он был рядом, а она просто разговаривала с ним. Единственной темой, которую Люда не затрагивала в письмах, была смерть бабушки – не хотела она вываливать на Льва свои терзания и чувство вины.

В общем, переписка стала для них обоих чем-то вроде дневников, но в последнее время тон писем Льва изменился, в них стало сквозить уныние и то самое «освобождение от всяких обязательств», о котором говорил папа.

«Любимая моя, – писал Лев, – я всегда превыше всего ставил силу духа, но оказалось, что окружающая действительность тоже кое-что значит. Без внешних впечатлений, полностью во власти чужой воли я чувствую, что душа моя слабеет, истончается… Сначала, когда первый шок прошел, я решил, что затворничество пойдет мне на пользу. Не каждому человеку предоставляется такой шанс, полностью выпав из реальности, осмыслить, как он жил, как бы со стороны посмотреть, как летит самолет, за штурвалом которого ты сидишь. Я много думал, анализировал свои ошибки, но жизнь моя оказалась не такой интересной и насыщенной, чтобы бесконечно поставлять мне пищу для размышлений. Прошлое прошло, а настоящего у меня здесь нет. Я спасаюсь мечтами о будущем, но в череде бессмысленных пустых дней так трудно найти для них почву. Меня не заставляют принимать лекарства, но я чувствую, что и без них когда-нибудь сойду с ума. Вчера я на секунду задумался – не легче ли будет, если я проглочу таблетку, а не выплюну в унитаз? На одну секунду, Люда, но это плохой симптом, говорящий о том, что когда-нибудь я все-таки это сделаю, если ничего не изменится. А оно, похоже, не изменится. Я знаю, что ты меня ждешь, но очень может статься, что, если меня выпишут, ты получишь не меня, а семьдесят килограммов человечины. Конечно, оставшись без головного мозга, спинным я все равно буду любить тебя, даже если во мне сохранится только одна-единственная нервная клетка, она будет тянуть меня к тебе, но это будет любовь старого преданного пса, а не мужчины. Только, скорее всего, я навсегда останусь здесь. Людочек, я верю тебе, знаю, что ты меня любишь и никогда не предашь, но не пора ли посмотреть правде в глаза? Если бы я погиб, я бы хотел, чтобы ты жила. Вспоминала меня, но жила полной жизнью. В нашей ситуации считай, что я мертв, вся разница в том, что с того света я не смог бы сказать тебе – живи, а отсюда могу».

Отложив письмо, Люда застыла в замешательстве, покусывая кончик ручки. Какие найти слова, чтобы он убедился – она его не покинет? Да и нужны ли они, если надежды действительно нет? Нет не то чтобы на освобождение, но даже на встречу!

Она справится с тем, что в их жизни будут только письма, это ничтожное испытание, по сравнению с тем, что приходится переносить Льву. Поэтому, чтобы ему хоть немножко стало легче, надо написать такое убедительное письмо, чтобы он раз и навсегда понял – для нее это не жертва, а просто такое обстоятельство жизни, с которым она смирилась.

Как бы только это выразить? Не напишешь же «я буду тебя любить, даже если ты превратишься в полного идиота»? Такое вряд ли его сильно подбодрит… Все-таки любовь – важная часть его жизни, но не вся жизнь. У него есть дочь, есть любимая специальность, много чего еще есть, что он хотел бы осознавать. А перспектива стать овощем вряд ли его порадует, даже при уверенности, что кормить с ложечки и вытирать слюни ему будет любимая женщина.

Или написать, как обычно, словно она и не заметила этой минуты малодушия? Нет, тоже не годится… так же как и пафосные уверения в своей вечной преданности…

Вот если бы хоть на секундочку им увидеться, хоть руки соединить через дырку в заборе, так и слова никакие не потребуются, все сразу станет ясно.

Тут Люду вырвал из раздумий телефонный звонок, показавшийся неожиданно громким в пустой квартире.

Она вскочила. После так называемой госпитализации Льва у нее от каждого звонка сердце сжималось в робкой надежде на добрую весть и тут же уходило в пятки от ужаса перед вестью злой.

– Але, – раздался в трубке чужой мужской голос, – здравствуйте, а Веру можно?

– Ее нет дома.

– Нет? – в трубке помолчали. – Но она здесь живет?

– Кукур… Володя! – вскричала Люда, сама не ожидая, что ей будет так