Читать книгу - "Коллектор - Ульяна Соболева"

Теперь, когда он касается меня, это не о власти. Не о наказании. Это — будто он проверяет, жива ли я. А я — будто убеждаюсь, что не одна.

Мы занимаемся любовью молча. Без слов, без поцелуев в губы. Он прижимается ко мне, как человек, который тонул и выжил — но не верит в берег. Его движения медленные, тяжёлые, как молитва, как покаяние. Он будто шепчет телом: «Извини. Прости. Не умирай». А я будто отвечаю: «Я здесь. Пока ты держишь — я не развалюсь».

В этих ночах мы не любим — мы выживаем. Ищем в коже друг друга хоть что-то живое. Хоть каплю тепла. И каждый раз, когда всё заканчивается, мы отворачиваемся. Не потому что не любим. А потому что слишком любим. И боимся, что это — в последний раз. Что если заговорим, скажем что-то не то — исчезнет даже это.

Наутро он смотрит в окно и говорит глухо:

— Надо уехать. Сжечь за собой всё, что было.

Я не спрашиваю, куда. Я просто киваю. Потому что знаю — это не побег. Это попытка дышать. Начать с чистого листа. Без этих стен, в которых мы похоронили себя. Без призраков. Без следов крови на полу. Я шепчу:

— Хочу начать заново. Без криков. Без страха. Без войны.

Он долго молчит. Потом оборачивается, и в его взгляде впервые за всё это время нет ярости. Только выдох. Как у того, кто дожил. Кто выбрал жить.

* * *

Она появилась тихо — без крика, без грома, без истерии. Как утро после самого чёрного рассвета. Маленькая. Смешная. Сморщенная. Тёплая, как глоток жизни. Я держу её на груди, прижимаю крепко, как будто боюсь, что кто-то снова вырвет. Её кожа пахнет молоком, теплом и чем-то таким, что невозможно описать. Только чувствовать. Мои слёзы падают ей на щёчки, и я впервые за долгие месяцы не чувствую вины, страха или боли. Только счастье. Ощущение, будто я наконец-то вернулась домой. В себя.

Аслан сидит рядом. Не двигается. Не говорит. Смотрит, как будто боится мига. Как будто в любой момент я исчезну, девочка исчезнет, всё снова станет сном. Его лицо — каменное, но я вижу: внутри всё трещит. Он не дышит. Он будто выучил заново, что такое быть живым. Я ловлю его руку и кладу на головку малышки. Он сжимает пальцы, словно в нём что-то сломалось и собралось заново.

— Как её назовём? — шепчу я, глядя на эти тёмные глаза, точно такие же, как у него.

Он смотрит на меня, потом на неё. Говорит почти беззвучно:

— Надежда.

И это — правда. Не имя. Смысл. Возвращение. Новая глава.

Позже, когда мы остаёмся вдвоём, он долго сидит на краю кровати. Девочка спит у меня на груди. Я чувствую, как он смотрит.

— Возьми её, — прошу.

Он качает головой.

— Боюсь. Я… У меня руки как плиты. А она… такая хрупкая.

— Аслан, — говорю я, устало, но мягко. — Ты же не дал умереть мне. Справишься. С ней — точно.

Он долго молчит. Потом осторожно берёт малышку, прижимает к себе. Так, будто в его руках не ребёнок, а само спасение. Смотрит на неё, будто в первый раз видит свет. Не солнце, не лампу — а именно свет. Настоящий. Живой. И я понимаю: вот он, его страх. Не потерять власть. Не лишиться контроля. А потерять любовь. Эту крошку, родившуюся из ада.

Он больше не клянётся. Не обещает. Просто держит. И я знаю — теперь у нас будет за что бороться.

* * *

Мы приехали туда на рассвете. Не чтобы ворваться, не чтобы устроить сцену, не чтобы вырвать прошлое зубами, как делали это раньше. Мы приехали… чтобы попрощаться. Тихо. Без слов. Без войны.

Я держала в руках старого плюшевого медвежонка. Того самого. С запахом клубники и времени. Хотела оставить его у ворот, на лавке, под деревом — чтобы, если она найдёт, узнала. Поняла, что мама была. Что мама не забыла. Но не вышла. Не смогла.

Мы сидели в машине. Аслан молчал, как будто его залили в этот салон бетоном. Лицо мраморное. Пальцы белеют на руле. Ни единого движения, ни взгляда на меня. Только в окно. Только вперёд. Только на неё.

Анита вышла во двор. В том самом платье, в котором я её когда-то видела сквозь стекло. Смеялась. Подпрыгивала на одной ноге. Бросала мяч. Вокруг неё была жизнь. Солнце. Трава. Дом. Не наш, но всё же… дом.

Я дышала, как будто через стекло. Больно. Тихо. Плотно, как под водой. Плакать не могла. Кричать не могла. Только смотрела. Потому что если бы вышла, если бы позвала — всё бы рухнуло.

Аслан тихо сказал:

— Не подходи.

Я кивнула. Не потому что он приказал. Потому что знала — он прав. Иногда любовь — это не держать. А отпускать.

Мы уехали. Не потому что сдались. А потому что больше не хотели разрушать. Не хотели снова стать теми, кто отнимает. Мы уехали — потому что у нас теперь была Надежда. Маленькая. Живая. Настоящая.

Я повернулась к нему, когда дом скрылся за поворотом.

— Думаешь, она нас когда-нибудь простит?

Он не ответил. Только сжал мою руку — крепко, до боли. И я поняла: если Анита захочет — она найдёт нас сама. А если нет… мы всё равно будем ждать. Всю жизнь.

Потому что эта история закончена. Но любовь — нет.

Эпилог

Я открыла дверь — и внутри всё оборвалось. Сердце сделало кульбит, замерло, и сжалось до такой боли, будто в грудь вбили ржавый крюк и резко дёрнули. На пороге стояла женщина. Старше, чем я себе представляла. В чёрном платке, с глазами, из которых будто выжгли всё, кроме силы. Рядом — девочка. Не просто девочка. Моя. Моя кровь. Моя дочь.

Анита.

Я не сразу поверила. Глаза сами опустились к её рукам — она крепко сжимала плюшевого мишку, того самого, которого я когда-то клала к ней в кроватку, когда она ещё пахла молоком и чудом. Мишка был потрёпанный, один глаз чуть пришит заново. А значит — она его хранила. Всё это время.

Она подняла взгляд. Осторожный. Не испуганный, нет. Осторожный. Будто мир уже не враг, но всё ещё может ранить. В этих глазах было что-то невыносимое — надежда, которую никто не обещал.

Я стояла, цепенея. Как в ледяном тумане. Вены