Читать книгу - "Поскольку я живу - Марина Светлая"

- Еще минут пять, и мы на месте, - проинформировал он Полину, потому что молчать было невыносимо. Слушать больно – но не слышать… невозможно. Сейчас, когда в салоне даже воздух наэлектризован.

- Ну сообщи мне еще Берлинское время и температуру забортной воды, - улыбнулась Полина и повернулась к нему. Вцепившись в ручку дверцы, в мелькающем свете она откровенно и внимательно разглядывала его лицо, но старательно избегала шрама на виске.

- Берлинское время – 22:42, - рыкнул он, глянув на часы. – Температура воды – интересует в каналах или в Шпрее?

- Не сердись, пожалуйста, - попросила Поля и коснулась пальцами его плеча. – Я еще не отошла от самолета.

Мирош вздрогнул от прикосновения, и мышцы под ее ладонью напряглись.

 - Я не сержусь, - медленно, глухо, считая удары сердца, чтобы не шарахнуться в сторону. – Я серьезно. В каналах или в реке?

- Неважно, забудь, - сказала она, почувствовав его напряженность, и убрала руку.

«Забудь» – немного не то слово, но комментировать он не стал. Равно как и не позволил себе облегчения, чтобы ни единая мышца не дернулась на его лице. Довольно того, что она и так заметила.

Больше всего он боялся ее вопросов. Боялся, что она начнет спрашивать. Что пять лет – не срок давности для его преступления. И что однажды она озвучит все, что сейчас камнем лежало между ними. Потому что не знал, как отвечать.

Просить прощения – он не имел права. Прощение – это разговор. Это попытка выгородить себя. Это возможная вспышка надежды, а никаких надежд ей давать было нельзя. Объяснять – это тоже путь к пониманию. И лучше всего было бы и дальше молчать, как-нибудь продержаться эти недели, отбыть концерт и потом попытаться заново собрать самого себя.

Но, Господи, если только она начнет задавать вопросы!

Нет, он придумал стройную версию о том, что одним из негласных условий лэйбла, с которым они заключали тогда, в самом начале, договор, был его холостой статус. А озвучить это ей лично он так и не сумел. И что не справился с ответственностью и обязательствами. Ему было двадцать лет, и он слишком спешил жить. Может быть, так это хоть немного примирило бы ее с его побегом, но едва ли добавило ему очков – он все равно оставался бы трусом и предателем. Мудаком, который ее бросил.

Вместе с тем, Мирош не представлял, как сказать все это вслух так, чтобы она поверила. Но, справедливости ради, он и не представлял себе никогда, что однажды они будут вместе ехать по Халлешес Уфер, чтобы вместе заселиться в отель на Габриэле-Тергид-Променад, а уже на следующий день вместе записываться в Ханса Тонстудио – часами в одном помещении. Каждое из этих «вместе» откалывало по куску от его окаменевшей скорлупы. И, выбираясь наружу, он не знал, как поступать, действуя спонтанно, как в этот вечер.

Как прямо сейчас, когда они сворачивали на нужную улицу и оставалось всего несколько мгновений до того, чтобы из-за поворота показалось здание гостиницы.

Иван снова обернулся к ней и резковато спросил:

- У тебя есть любимая песня в нашем альбоме?

- Это просто работа, - проговорила Поля, не оставляя места для маневра на эти оставшиеся мгновения. Всё заканчивается. Дорога, разговоры, отношения.

- А у меня есть, - выпалил он. – «Линда». Она для меня – почти все. Я потому так бесился в пятницу. Но ты прости – это же и правда работа.

- Я понимаю…

- Ну и хорошо, - губы его чуть искривились – не иначе оттого, что вот сейчас ни черта она не понимала. И он подрулил к парковке отеля. – Приехали! Жить будешь?

- У меня нет вариантов, Иван, - отозвалась Полина.

- А их ни у кого нет. И не было никогда. Ладно, пошли, нас ждут, - с этими словами Мирош отстегнул ремень безопасности и вылетел из машины. Чемодан из багажника – колесами на асфальт. Поежился от ледяного ночного ветра. Обернулся к выбравшейся со своей стороны госпоже Штофель и почти задохнулся от того, как ветер подхватил ее светлые волосы – ярко освещенная иллюминацией улица, бледное лицо без капли косметики, худенькие плечи. Ей будто опять двадцать и несравнимо больше одновременно. И ему казалось, что он почти слышит так и не заданный ею вопрос: за что?

Сбросив с себя наваждение, он ломанулся ко входу, прямиком к администратору. Его знаний немецкого вполне хватало, чтобы объясниться с ним на пальцах. Когда подоспела и Полина, он, оглянувшись к ней через плечо, буркнул:

- Паспорт давай. Наши номера под крышей.

- Все под крышей? – спросила она, протягивая документ.

- Мы порядочные карлсоны. По коридору с десяток номеров, я не считал. Твой – девятьсот двадцать четвертый. Ресторан – справа от стойки, вон там, - Мирош махнул рукой в нужном направлении. – Сейчас все наши там пиво пить должны. Присоединишься?

- Нет, - она протянула руку за ключом. – Я правда очень устала.

Ключ приземлился ей на ладошку. Паспорт вернулся в сумку.

- Пошли, я тебя заброшу, - буркнул Иван и направился к лифту вместе с ее чемоданом.

- Я сама могу! – она попыталась взять у него свои вещи. – А тебя наверняка ждут.

Ванька зло рассмеялся и сдвинул в сторону ручку, не давая ей дотянуться и старательно избегая касания. Потом нажал кнопку вызова и проскрипел:

- Господи, Штофель, ну не тринадцать же лет тебе, а! В номер докантую и спущусь.

- Не тринадцать, – буркнула она. – У меня есть к тебе просьба. Если тебя не затруднит, вспомни, пожалуйста, что у меня есть имя.

Он застыл, глядя прямо перед собой.

Зорина. Все на свете его зори. Зоринамоемпотолке.

Текст сглотнулся.

Дверь лифта раскрылась. И навстречу им выскочила Славка Таранич, клипая водянистыми глазами в белесых ресницах.