Читать книгу - "Добыча хищника - Елена Александровна Романова"

глаза, сосредоточившись на его прикосновениях, на том, как его влажный язык лижет, а губы посасывают мои пальцы. Не могу поверить, что схожу с ума от этого.

Тай наклоняется ко мне, и я жадно ловлю его губы. Ох, я могу не дышать, не есть и не спать, но отказаться от его поцелуев нереально.

– Ты теряешь слишком много крови, дурочка, – он берет меня за подбородок и смотрит мне в глаза.

Конечно, он сокрушается, что вся эта кровь пролилась впустую. И, наверное, хочет продолжить применять ее по назначению.

Но он останавливается, и начинает туго бинтовать мою рану.

– Тай, – сейчас я испытываю к нему такое влечение, что согреваюсь лишь от мыслей, что мы снова рядом. – Ты любишь меня?

Он даже глаз не вскидывает.

– Ты называешь любовью реакцию на дофамин, норадреналин и фенилэтиламин. Гормоны полностью определяют твое поведение и то, что ты чувствуешь. Это слишком примитивно. И, конечно, я не испытываю ничего подобного.

Просто шок.

Он мог сказать – нет.

– Ок, – я отвернулась, пытаясь справится с дурацкой болью, неприятно жалящей в сердце.

Он закончил перевязку и вернулся за руль.

Включив печку, чтобы я согрелась, он снова выехал на дорогу.

– Любовь – это механизм эволюции, Эля. Человеческое потомство слишком слабое, ему необходима помощь обоих родителей. Чтобы держать их вместе нужны гормоны. Вы запрограммированы на это.

– Спасибо за урок, – сухо произнесла я. – Для тебя моя любовь совсем не отличается от моей ненависти?

– Отличается. Но мне приятно и то, и другое.

– Классно, – я не сумела сдержать неуместной обиды: – Тогда я буду тебя ненавидеть.

[1] Шотландский рыцарь, приговорённый к казни через повешение, потрошение и четвертование и стоически претерпевавший ее.

Глава 27

– Какого хрена ты забыл у меня в комнате, Шилов?

Щелкнула настольная лампа, освещая осунувшееся лицо полковника.

Уже почти утро – на базе постоянно шумят двигатели вертолета, раздается тарахтение грузовиков. Сюда почти сутки свозят оборудование и людей, необходимых Севастьянову. И Константин чертовски устал…

…но за всю ночь он даже глаз не сомкнул. Разве он мог спать, зная, чем именно этой ночью занималась Эля со своим сраным гуманоидом. А ведь об этом все вокруг трепались – этот чужак трахает его девочку, как самую последнюю шлюху. Каких только подробностей он не услышал от солдат, а те еще от кого-то – байки распространялись, словно чума. И, ощущая себя полным кретином, Суров хотел знать больше, все чертовы подробности их отношений.

– Когда ты последний раз спал, Кость? – щелкая выключателем, спросил Шилов. – Хреново выглядишь.

Сдернув полотенце с бедер, Суров прошел к шкафу. Ему было плевать, что он сверкает задницей перед старшим по званию. Во всяком случае, именно Шилов приперся сюда, когда Константин отмокал в ванной, свесив истерзанную руку с бортика.

А теперь он стоял перед шкафом, машинально выбирая одежду.

Он взглянул на себя в узкое зеркало, располагающееся на дверце. Глупо сравнивать себя с пришельцем. Суров понимал, что юные девочки сходят с ума от мрачных утонченных красавцев, а он слишком суров и властен, чтобы даже казаться манящим принцем. Он просто бульдозер. Мужик.

– Надень, наконец, штаны, – велел Шилов.

Суров посмотрел на него с ухмылкой:

– Только не говори, что ты педик, Петь. Прости, я не по этим делам.

– Сура, слушай… – голос Шилова вдруг надломился. – На меня давят. Если идея Севастьянова не выгорит, нам останется только молиться или… рассчитывать на твою Элю.

Ее имя.

Одевшись, Суров потянулся за сигаретами.

Он ни в чем ее не винил – она всего лишь юная девушка. Такая чистая и смелая – ангел, спустившийся с небес, чтобы открыть всем глаза.

Но именно сейчас Константин предпочитал оставаться слепцом. Его ненависть к чужаку, который забрал у него даже надежду на ее любовь, рубцом прошлась по его сердцу. Больше всего на свете он мечтал не просто убить его, а искупаться в его черной крови. Отвечать болью на боль – разве это не справедливо?

Закурив, Суров уселся напротив Шилова:

– Значит, к Севастьянову и молитвам у тебя меньше доверия? – криво усмехнулся он.

– Я ничего не списываю со счетов. Даже Галояна.

Суров насторожился:

– Ты хочешь в чем-то признаться, Шило? – и выпуская дым из легких: – Давай, облегчи душу, старик. Побуду твоим духовником на сегодня.

– Мы оба военные, Суров. И оба знаем, что такое долг.

– Я бы прослезился, если бы не слышал это от бесчувственного куска дерьма, – Суров осклабился: – С какого хрена такие пламенные речи?

Шилов взглянул на наручные часы.

– Твоя девочка…

«Твоя»…

Если бы это было правдой.

– … побывала в Никольской резервации, которая подверглась нападению.

Суров затушил сигарету, вперив в Шилова стеклянный взгляд. Нет, он не сразу поверил. У него будто щелкнули над ухом пальцами – он вздрогнул.

– Как она там оказалась? – спросил он, едва сдерживая негодование.

– Я приказал.

– Что ты сделал? – прошелестел голос Константина.

– Там оставались выжившие. Женщины…

– Что ты, блядь, сделал?!

Суров вспомнил ее трогательное прощание – она прощалась! – ее невинный поцелуй, в котором теперь оказалось столько смысла, что Суров до скрежета стиснул зубы.

– Неужели ты не понимаешь, что она пытается спасти на… – Шилов не успел договорить, потому что Константин проехался кулаком по его зубам.

Ударить старшего по званию? Да, он просто псих.

Но разве это имеет значение, когда весь мир катиться в ад?

Петр слетел со стула и впечатался в стену.

– Поэтому она и просила тебе ничего не говорить, – прохрипел он, вытирая кулаком окровавленные губы. – Сура, ты хоть понимаешь, что в нормальном мире ты уже себе места не найдешь? Ты хренов Рембо…

Да плевать…

– Где она сейчас? Где Эля?

– Объект увез ее. Машина без слежки…

– Идиоты, – выдавил Суров.

Шилов снова сел за стол, чертыхаясь. Он прижал к губам рукав форменной куртки:

– Посмотри это, – положил на стол флешку, – твоя девочка держит этого урода на крючке.

Суров молча притянул к себе лежащий на столе ноут, вставил флешку и включил видео – запись из Никольской резервации. Он увидел площадку перед убежищем, а затем, как Эля полоснула стеклом по своей руке, и как чужак спас ее.

– Она