Читать книгу - "Тетушка против - Тата Алатова"

Если бы ему больше повезло с предками, то он бы заработал (слово-то какое противное, фу) для нее на шелка и кружева, на броши да кулоны… И Рауль позволил себе малодушную передышку, чтобы еще немного помечтать об этой женщине, прежде чем отказаться от нее навсегда.

— Пруденс, — позвал он, находя в этих нехитрых мечтах забвение от невеселых мыслей, — Пруденс, моя милая Пруденс, вам нравится мерцающий, как крыло стрекозы, шелк или густой бархат, в котором тонет рука?

— Шелк? — фыркнула она. — Вы видели, сколько нынче он стоит? Двести монет за локоть. Да я едва чувств не лишилась, покупая Пеппе отрезы на платья. А что такое? Прикидываете гардероб для Соланж?

— Или же атлас цвета «вздох ангела»? Что бы вам захотелось надеть самой?

— Хороша бы я была в шелках на кухне, нечего сказать.

— А если не на кухне? А в бальной зале? Под звуки музыки, при свете тысячи свечей…

Тут Пруденс прямо-таки расхохоталась.

— Как же мне должно не повезти, чтобы оказаться в этом аду! Вы еще помните, что там творится? Душно, тесно, знай себе уворачивайся от вееров да турнюров, да еще и ноги тебе норовят оттоптать. Право, я каждый раз не могла дождаться, когда уже Пеппа решит вернуться в тишину дома…

Тут она замолчала, вспомнив, что и дома-то у нее никакого уже нет.

Они брели вниз по холму, не особо думая о направлении. На редких терновниках вразнобой чирикали пташки. Растрепанные метелки полыни серебрились на растрескавшейся оранжевой глине. От болота тянуло тиной, а от деревни ветер доносил запах дыма. У девчонки, пытающейся согнать с холма нагло карабкающихся вверх пестрых и тощих коз, Пруденс раздобыла несколько лепешек из ячменя и горсть прошлогодних маслин, мелких и сморщенных.

— Прекрасно, ваша светлость, — довольно сказала она, вернувшись с добычей, — все лучше, чем разгуливать на голодный желудок. Вы как знаете, а я, пока не поем, и на человека-то не похожа.

Рауль, остановившись, молча смотрел, как она смахивает пыль и жухлую траву с плоского камня, как раскладывает на листьях нехитрое угощение — черт, даже на каком-то древнем валуне Пруденс наводила уют, — и остро ощущал свою никчемность. Вместо того чтобы мечтать о нарядах, которые этой женщине не очень-то и нужны, он ведь мог позаботиться о еде для нее!

— Да садитесь же, — она похлопала по камню рядом с собой. — Вот увидите, сейчас вам мигом станет легче.

Он покорно повиновался, примостился на неудобном валуне, опустил голову, глядя на свои руки и пытаясь представить четки в них.

— Жанна права, — признался Рауль с тихой скорбью, невыносимо жалея себя, а еще больше — юную, жизнерадостную Соланж, — монастырь — вот единственный удел для Флери, если в нас осталась еще хоть капля порядочности. Укрыться от мира, надеясь сохранить тем самым и постыдные тайны нашей семьи, и последнюю крупицу фамильной чести.

— Тю! — пренебрежительно отозвалась Пруденс, нисколько не преисполнившись величием его жертвы. — Это вы просто у Лафона служить не хотите, вот и ищете, как увильнуть.

— Вы не понимаете! — задохнулся он от возмущения, вскинул голову, и замер, жадно вглядываясь в ее лицо, выразительное и знакомое до каждой черточки. Круглое, с мягкими и крупными губами, с темными серыми глазами, очень светлой кожей, непривычной в краю смуглых и черноволосых людей. Пруденс была самой обыкновенной, но его сердце отказывалось это принимать. Сейчас она небрежно щурилась, не желая разделить с ним его меланхолию.

— Я понимаю вас, — сказала Пруденс спокойно. — Вы разочарованы и напуганы. Величие ваших предков, которыми вы привыкли гордиться, обернулось кошмаром. И вам хочется сбежать, как ребенку.

Ее слова разозлили Рауля — он ведь практически опустился до мольбы, добиваясь ее. Отринул все принципы — не одна женщина, так другая, какая разница, — настойчиво, снова и снова заявляя о своих чувствах. А она считает его напуганным ребенком! Его, графа Флери, известного на всю столицу своей дуэлянтской храбростью!

«Пруденс совершенно права, — шепнул премерзкий внутренний голос, который в последнее время так и норовил поспорить, — еще позавчера ты был помолвлен с ее племянницей. Сегодня собрался в монастырь. Каким же легкомысленным мотыльком ты выглядишь в ее глазах…»

— Мой батюшка, — продолжала Пруденс, заворачивая маслины в лепешку и протягивая ему, — был злым человеком. Жестоким даже.

— Не настолько, как мой!

— Ну, это странный повод для соревнования… Моя матушка была дурой, отказавшейся от благополучия ради мужчины. И что теперь? Родственников, знаете ли, не выбирают. Просто не режьте мертвых садовников, не превращайте своих гувернеров в мумии и не засовывайте в грудь своих служанок кристаллы — большего от вас и не требуется.

Рауль застонал.

Как можно так равнодушно перечислять все преступления его отца, будто это самое обыкновенное дело!

— Я вам больше скажу, — Пруденс настойчиво всучила ему лепешку, — Во многих таких замках, — она махнула в сторону темной махины на холме, — и во многих лачугах тоже прячутся сумасшедшие и убийцы, воры и распутники. Люди всегда грешат напропалую, с этим уж ничего не поделать. Так и нечего расстраивать себя попусту, от таких терзаний только аппетит портится.

— Вот как, — все еще раздраженный ее примитивной практичностью и всяким отсутствием сочувствия, протянул Рауль. — Если вы так уверены, что злодеяния моего отца — обычное дело, так докажите, что вы не испытываете отвращения к его сыну. Выходите за меня, и посмотрим, хватит ли у вас духу связать свою жизнь с потомком чудовищ.

Она так ощутимо растерялась — покраснела даже, густо, ало, до кончиков ушей, до крыльев носа, — что он вдруг успокоился. Злорадно впился зубами в лепешку, испытывая невероятное наслаждения и от вида изумленной Пруденс, и от вкуса пресной лепешки, приправленной остротой маслин.

От еды и правда становилось лучше, солнце наконец пробилось сквозь мрачное настроение Рауля, согревая его своим теплом.

— Вот уже второй раз, — наконец отмерла Пруденс, цедя слова, как будто они были на вес золота, — в моменты душевных потрясений вы несете эти нелепицы. Как можно так разбрасываться своими рукой и сердцем!

Он тщательно дожевал, даже зажмурившись от детского удовольствия, вспоминая, как вкусными казались ему, оголодавшему на свежем воздухе, крестьянские угощения.

— Я предложу и в третий раз, — почти промурлыкал Рауль, разглядывая Пруденс — невероятно хорошенькую в смущенном румянце — из-под ресниц. — И буду предлагать снова и снова, пока вы не согласитесь.

— Да вы ведь только что в монастырь собирались! — огрызнулась она.

— А вы ведь только что меня отговаривали, — ехидно ответил он.

Пруденс отвернулась от него, теребя лепешку, крошками осыпающуюся на ее подол.

— Я считаю вас слишком порядочным