Читать книгу - "По праву крови - Ксения Родионова"

вздымалась. Холод ушёл, остался жар внутри. Гастон подал голос, ковыряясь палкой в углях.

— Он прав, парень. Лучше слушай.

— Гастон, скажи Ирен, чтобы утром проверила ему рёбра и голову. На предмет трещин в прямом и в переносном смысле.

Сиху снова посмотрел на меня, и в его взгляде читалась усталость и непреклонность.

— А ты… — он ткнул пальцем в сторону палатки, — иди спать. Твоё геройство закончилось. Теперь ты — обуза. Сократи ущерб. Выспись. И постарайся не умереть до утра от собственной глупости. О Демаре забудь. Она — роскошь, которую ты сейчас не можешь себе позволить.

Сиху подхватил свою кружку с земли и отправился в палатку, шаг уверенный, и не скажешь, что он зол, а он был предельно зол.

Я направился в противоположном направлении. Несмотря на истощение и травмы, уснуть я не смог бы. Ноги несли меня к границе купола. Нужно было выпустить пар. Пришлось уйти далеко от стоянки. Сила постепенно возвращалась, я уже ощущал её легкую пульсацию. В груди тугим узлом затягивалась не то боль, не то тревога. А может быть, всё вместе. Холодный воздух обжигал кожу, я всё чувствовал, но будто не был в своём теле. Хлопья снега таяли на ладонях. Я сжимал и разжимал трясущиеся пальцы. Лес вокруг замер, затих, ожидая прорыва. Я закричал. Голос вырывался из груди утробным воплем. Голос, наделённый силой, отчаянием и виной. Совладать с собой смог лишь спустя несколько минут и только тогда обнаружил, что ближайшие стволы словно попали под взрывную волну.

Я стоял, тяжело дыша, наблюдая, как последние щепки осыпаются с расколотых деревьев. Руки дрожали уже не от холода, а от выплеснутой силы. Но пустота внутри не исчезла. Лишь на мгновение отступила, оставив после себя ледяное спокойствие и горькую ясность.

Из-за спины раздался хруст снега. Не оборачиваясь, я знал — это Гастон. Его тяжелые шаги были узнаваемы, как стук собственного сердца.

— Ну что, полегчало?

Голос его звучал глухо, но без насмешки. Я не ответил, лишь провёл ладонью по лицу.

— Пошли обратно.

Вернулись к стоянке. За столом у костра сидела Мия, перебирая гору механизмов. Она лишь мельком глянула на нас и вернулась к работе. Сколько помнил, она никогда не сидела сложа руки: либо что-то мастерила, либо ремонтировала, либо крушила.

— Эй, здоровяк, — обратилась к Гастону, намеренно игнорируя меня. — Я тебе доверила своих малышей. А теперь Вилка и Зверь лишились лап, у Кексика не работают жвалы, а Йорик вообще сдох.

Мия обвела рукой павших в бою жуков — металлических монстров со смешными нарисованными глазками. Гастон виновато понурил голову и умостился на стул, который жалобно крякнул под ним. К моему удивлению Мия запустила пальцы в его жёсткую шевелюру.

— Хер я вам ещё раз доверю своих ребяток, — пробурчала она.

Гастон, как огромный пёс, повёл головой за её рукой. Кольнула ли меня ревность или что-то более глубокое? Моя кожа помнила касания Анны и в тот момент, обжигающая пустота на их месте сокрушила сильнее, чем любые удары.

Костёр догорал. Угли потрескивали, осыпаясь в пепел. Я сжал кулаки. Боль в рёбрах тупая, ноющая. Напоминание.

Мия копошилась с механизмами. Гастон задремал, уперев голову в кулак. Сиху в палатке. Все на своих местах. Все, кроме неё. Но здесь ли было её место?

Я закрыл глаза. Вспомнил Анну. Её смех. Её слезы. Её доверие. Теперь осталась только тень. Пленница. А я здесь. Бесполезный.

Гнев снова подкатил. Но уже без силы. Только пустота.

Сопутствующие потери.

Глоток воздуха. Холодный. Резкий. Не её дыхание на шее. Не её пальцы в моих волосах.

Я встал. Подошёл к краю купола. Уставился в темноту.

Выбора нет. Только путь вперёд.

17. По доброй воле. Анна

Пальцы дрожали постоянно. Я странным образом физически не чувствовала эту дрожь, но видела её каждый раз поднося руки к лицу, чтобы убедиться, что на них не было крови Кайдена. Сжимала кулаки до боли, пока ногти не впивались в ладони. Стоило смежить веки, как его распахнутые, полные боли глаза взирали на меня. Его последние мгновения.

Холодные камни пола под щекой сейчас были единственной реальностью, которую я могла осмыслить. За окном с неба мягко опускались крупные хлопья снега. После недель постоянного шума, шёпота и скрежета эта новая тишина казалась инородной. Или просто я стала чуждой для мира вокруг?

Меня оставили в покое. Я не представляла, что ждёт впереди, да и не было мне до этого дела.

Кто я после того, что сделала?

Как могла я собственными руками разрушить всё настолько, что невозможно исправить?

Это всегда было во мне?

Я же давала клятву не навредить.

Или нет? Была ли это я?

Тишина. Снег. Холодный камень.

Моррет принесла еду и без слов забрала поднос с нетронутой порцией, оставленной утром. Я только воду пила. Потому что жажда осталась единственным ощущением, курсирующим по моему телу. Вот только вода не утоляла её, неважно сколько я выпивала.

За ней что-то пряталось. Жило на задворках моего сознания и снова и снова возвращало меня в момент той нечеловеческой ярости, когда мир становится белым, зубы сжимаются до треска и руки совершают то, на что невозможно пойти, будучи в здравом уме. Оно ликовало и расцветало в этой агонии моего разума. Оно пришло из хаоса.

Третий день. Или пятый. Или двадцатый. Вместо Моррет сегодня пришёл Чан. Он аккуратно поставил поднос с завтраком на край стола и опустился на колени рядом со мной.

— Анна, нужно поесть.

— Зачем?

— Чтобы были силы бороться?

Тошнота подкатила к горлу. Следом за ней пришли слёзы, а прямо после них — больной истерический смешок.

— Послушай, — его голос звучал будто из-за толстого стекла. — Ты не сделала…

Стих, прежде чем успел договорить.

— Поешь, пожалуйста.

Настал день суда.

Меня отправили в лазарет, осмотрели, накачали тонизирующими составами, отмыли, причесали и переодели в мою одежду — платье теперь висело мешком. Для транспортировки в зал суда даже накинули на плечи пальто.

Сводчатый потолок улетал ввысь, холодный зимний свет лился через стрельчатые окна, искаженный цветными элементами витражей, что придавало особый шарм этому фарсу. Фарсу, единственной целью которого было сохранить видимость правосудия в партии, где исход уже предрешён. Что бы ни происходило далее, не имело никакого значения, по крайней мере, для меня.

Инквизиторы в простых мундирах, четыре судьи за массивным столом на