Читать книгу - "Поскольку я живу - Марина Светлая"

И с этими словами развернулся на пятках и вылетел из студии, костеря уже не ее – себя. На чем только свет стоит. Ладно – зачем она. Он зачем полез к этой дуре?

- Саш! – крикнул Иван уже в коридоре. Офигевший Вайсруб вместе с остатками кофе в чашке показался из смежной комнаты.

- Меня буцать не надо! – предупредил он, шутливо подняв руки вверх.

- Кто бы пытался! Оставляем прежнюю версию. Дерьмовая была идея.

- Захочешь – попробуем еще раз в Берлине.

- Нет, время на это тратить еще…

Иван покачал головой. Он чувствовал себя воздушным шаром. Пробитым, мать его, воздушным шаром, из которого со свистом вышел весь воздух, весь пыл, вся жизнь.

- Остынь, - хмыкнул Вайсруб. – Девка не виновата, что ты не с той ноги встал.

То, что только девка-то и виновата, объяснять смысла не было. Тем более, Вайсрубу. Их свел несколько месяцев назад Тарас, который помогал в записи альбома для «Volens-nolens», пока Мироша судьба болтала за океаном. Пацаны расползлись, как тараканы. Но едва он явился и объявил о готовности работать, закрутилось. Саша Вайсруб заинтересовался саунд-продюсированием и вызвался помочь. С Боднаром они работали и раньше.

Из них получилась на редкость слаженная команда. Пока главный элемент не засбоил этим чертовым утром.

- Распускай их, - смилостивился Иван, потерев лоб. – Того, что есть, хватит для Геллера. Все устали.

Пусть собирают свои чертовы чемоданы и катятся на чертовы выходные ко всем чертям. Ну или в Одессу. Кому как больше нравится.

- Созвонимся, - кивнул ему Сашка.

- До понедельника я планирую спать и жрать, - мрачно хохотнул Мирош и с этими словами выполз на улицу, чтобы в глаза ударило яркое апрельское солнце.

Становилось тепло. Сухо. Даже отчасти зелено.

«В самых лучших городах пахнет морем», - вспыхнуло в Ванькиной голове. Здесь пахнет речной водой, ряской и тиной. Выхлопами машин, уличной едой и неугасимой жаждой мчаться за будущим, которое обязательно радужнее прошлого.

Выходит, этот город не самый лучший. Выходит, он так и не научился в нем жить.

И может быть, правильнее и легче бы все обошлось, если бы два года назад Влад не нашел его лежащим ничком на лестнице в подъезде. Все бы уже закончилось.

Но он был трусом. Пять лет назад сбежал от того, чтобы объясниться с Полиной глаза в глаза, а не отделываться смс-кой. Теперь научился бегать от смерти – каждый раз, когда тянуло задвинуть на все и найти дозу, потому что проклятый мозг все еще помнил, каково это – быть под кайфом, он заставлял этот же мозг вспомнить, через что прошел в клинике, пока вычухивался до нормального облика.

Говорят, чтобы противостоять своим желаниям, нужно быть сильным. Но нужен еще и страх. Слишком сильный страх – недосказать. Самому главному человеку – недосказать самого важного. Даже если это уже не нужно, а все, что у него было самым важным, Полине он мог рассказать только в своей музыке.

Парадокс. Альбом-посвящение ей. От первой до последней строки. Каждой нотой – ей. И она пришла его играть. Неужели так и не поняла?

Иван приподнял воротник куртки, надел очки от солнца и двинулся в сквер, направившись по одной из его аллей к станции метро. Спустился в подземку. Сел в вагон в первом попавшемся направлении и доехал до конечной, оказавшись у черта на рогах, а именно – в Теремках.

Там он перешел на другую сторону и покатился обратно. Не снимая очков, не опуская воротника. Не находя возможности прекратить эту гонку с самим собой.

Рев поездов и гомон людей, битком заполнявших вагоны на станциях, заглушали все на свете. А еще здесь было прохладно и не светило солнце. Ему казалось, он и правда остывал.

Потому, когда парой часов спустя снова оказался в сквере возле «SmileStudio» – нужно же машину забрать – чувствовал себя если не умиротворенным, то, по крайней мере, значительно успокоившимся.

Мирош уже почти дошел до парковки, когда прострелило – он страшно, непреодолимо, отчаянно хочет послушать запись сегодняшней репетиции, если Вайсруб ее не снес – с него станется. И не потому что та представляла собой какую-то ценность. Она не представляла. Ни одного оконченного, сведенного варианта. А потому что было же что-то особенное в этих минутах, когда им было плевать, что все смотрят. И ему почему-то казалось, что снова живы Мирош и Зорина. Даже когда она давно уже никакая не Зорина.

Тяжело вздохнув, Иван взлетел по ступенькам крыльца, вошел в дверь и замер.

В мире, сотканном из чередования звуков и тишины, на него обрушилась музыка. Сперва едва слышная, но усиливающаяся с каждым шагом.

Остановиться бы. Но Мирош не мог не идти. Вся его жизнь – крестный ход.

Еще там, на лестнице, он позволил себе осознать: это фортепиано. Тарас, как и остальные, наверняка укатил сразу после репетиции, и потому вариантов уже не оставалось. Но их не было с самого начала. Этот бы здесь не сидел часами, когда все разошлись, сбежал бы первым.

И с каждым движением по узкому коридору до самой двери Мирош убеждал себя не вслушиваться. Не впускать эти звуки себя, не позволить накатывающей боли охватить тело и разум.

Не вышло.

Стоило замереть на мгновение у самого входа в зал, как долбануло и забилось внутри, в той дыре, которая от них осталась. Где еще могло биться, если не там? Эта песня родилась в той наполненности, которую он выдрал из себя силой. Никогда он не был лучше, чем в то короткое лето. Никогда он не был чище.

Тогда. И сейчас, в эту секунду, когда чуть слышно шевельнулись губы, напевая под музыку, звучавшую под ее пальцами:

Второе Рождество на берегу

Незамерзающего Понта

Звезда Царей над изгородью порта.

Его ладонь коснулась гладкой поверхности чуть приоткрытой двери, толкнула ее, и он шагнул внутрь. И если думал, что долбанула мелодия, то ошибался. Дух из него вышибла ее ровная тонкая спина за инструментом. И бегающие по клавишам руки с длинными подвижными пальцами. Когда-то он заводился от одной мысли об этих пальцах.

Полет.

А он сам поймал себя в этом полете в одну секунду, когда понял, что прошел к своему привычному месту и взялся за гриф гитары. Глубоко вдохнул. И его музыка присоединилась к ее.

На короткий миг, не слышный обычному уху, рояль замолчал. Но тут же зазвучал снова. Не поднимая головы, лишь продолжая касаться клавиш пальцами, так же как пять лет назад и чуть иначе, Полина продолжала играть мелодию – то немногое, что оставалось у них общего. А может быть единственное.

Сейчас он уже не пел. Петь не хотел, сил на это не осталось. Он играл вместе с ней их лето и их жизнь – след в след, не останавливаясь, иначе, чем на записи, сделанной когда-то для мальчишек, когда они вдвоем попробовали создать что-то свое.