Читать книгу - "Огонь в ночи - Ирина Мясникова"

Зотов взял ее за руку и строго поглядел в глаза.

– Заткнись и слушай, – сказал он. – Больше так не делай никогда. С энергией шутить нельзя. Это очень опасно. Ты не понимаешь, с чем имеешь дело. Все тебе хиханьки и хаханьки. И курить завязывай. Я придумал как.

– Как? – Панкратьевой было не по себе, и она обрадовалась, что Алик ушел от опасной темы.

– Я тебе дам тысячу долларов, а ты бросишь курить.

– Тю! Пять давай. Тысяча для меня не аргумент. Она меня никак не мотивирует. Вот пять – другое дело.

– А ты жадина, Анька! Ну хорошо, дам тебе пять. Но при одном условии.

Панкратьева от неожиданности замерла. Пять тысяч долларов ей бы очень пригодились, но это означает, что ей прямо сейчас надо бросить свое любимое курение.

– Каком условии? – осторожно спросила она.

– Там, в портфеле у меня, возьми пять штук. Возьми, возьми. Я хочу, чтоб ты их в руках подержала.

Панкратьева полезла в элегантный кожаный портфель Зотова. В его портфеле, в отличие от портфеля Панкратьевой, царил идеальный порядок. В одном из отделений она обнаружила две пачки долларов.

«Опять продешевила, – молнией пронеслось у нее в голове, – надо было десять просить. Вон, у него десять же есть!»

Она достала одну пачку и взвесила ее в руке. Да уж! Деньги Анна Сергеевна Панкратьева любила. Обожала просто. Эта любовь к деньгам жила в Ане Панкратьевой с детства. С голодного советского детства, с бедной советской юности. Пачка прохладных американских долларов приятно оттягивала ей руку. В голове сразу пронеслось несколько вариантов приятственной траты этих денежек, потому что кроме самих денег Панкратьева больше всего на свете любила их тратить. Ах да! Зотов же о каком-то там условии говорил – интересно, что он имел в виду.

Панкратьева вопросительно посмотрела на Зотова.

– Ты, Аня, бросаешь курить, я тебе даю эти деньги, но если ты потом начинаешь курить опять, то..

– Я тебе их возвращаю! – Панкратьева радостно закончила начатую Зотовым фразу. – Я согласна.

– Не торопись и не перебивай. Ты возвращаешь мне не пять тысяч, а десять. И слово мне даешь, что, где бы я ни был, ты мне эти деньги вернешь.

– Что ты имеешь в виду под этим где бы ты ни был?

– Ну, вдруг тебе так курить захочется, что ты решишь со мной расстаться, чтоб по жадности своей мне деньги не отдавать.

– Дурак какой! Ты же меня знаешь. Я за свои слова отвечаю.

– Вот и обещай.

– Обещаю.

– Отлично, теперь давай бросай.

– Один момент! – Панкратьева достала из сумки сигареты. – Надо же, как интересно. Одна осталась, как специально.

Она подошла к окну, приоткрыла форточку, щелкнула зажигалкой, прикурила и с чувством затянулась.

– Издеваешься, что ли? – донесся с кровати голос Зотова.

– Нет, я просто курю свою последнюю сигарету. Если бы ты когда-нибудь курил, ты бы меня понял.

Пять тысяч долларов с угрозой возврата их в двойном размере действительно оказались очень серьезным аргументом. И все последующие дни, как только Панкратьевой нестерпимо хотелось курить, она видела перед собой эти уплывающие от нее замечательные деньги и тотчас брала себя в руки. Однако курить хотелось постоянно. От этого желания у Панкратьевой аж сводило скулы. Кроме того, жутко хотелось есть. И не просто есть, а жрать, жрать и жрать все подряд.

Анна Сергеевна никогда не задумывалась над тем, что стройностью своей фигуры она обязана вредным для здоровья сигаретам. О завтраке из одного кофе можно было смело забыть.

Ночью ей снилось, что она курит, а сидя в своем кабинете, она не раз ловила себя на том, что засовывает ручку в рот, держа ее как сигарету. Ко всему прочему, Панкратьеву стали сильно раздражать окружающие люди. Видимо, измененное восприятие реальности отступало от Анны Сергеевны, а реальность новая ей совершенно не нравилась. Большой черный джип преследовал Панкратьеву уже практически постоянно. Она часто видела его в зеркале заднего вида и, можно сказать, к этому привыкла. Единственное, что смущало, так это то, что она никак не могла уловить марку этого автомобиля. То ли «тахо», то ли «навигатор», то ли «крузер», а может быть, и вовсе «рендж». Только и ясно было, что большой и черный. Панкратьева попыталась рассказать о джипе Алику Зотову, но тот отмахнулся, сказав, что у нее глюки и мания преследования.

Зотов после инцидента с применением против него секретного оружия оклемался довольно быстро. Провалялся все выходные в кровати, причем на второй день Панкратьева уже заподозрила, что он симулирует слабость, так как ему очень понравились все ее ухаживания и даже уколы.

Коллективу же родной фирмы бросившая курить Панкратьева совершенно не приглянулась. Дубов улетел в командировку на целую неделю, однако вместо того, чтобы расслабиться и спокойно поработать в его отсутствие, коллективу пришлось терпеть раздраженную начальницу. В вернувшейся к ней не искаженной курением реальности Панкратьева с лихвой восполнила сотрудникам отсутствие Дубова. Она и кричала, и топала ногами, и дублировала все свои указания со всех сторон ни капельки не хуже, чем это делал Дубов. Коллектив завыл и отправил к Панкратьевой парламентера с предложением снова начать курить. Парламентер был с позором выставлен из кабинета. Однако Панкратьева отправилась в курилку и принесла всем присутствующим там свои глубочайшие извинения. Поделилась с заядлыми курильщиками своей проблемой с возвратом десяти тысяч долларов и была с завистью и сочувствием прощена.

Необходимо было поехать к Арсению и рассказать ему о последствиях применения золотистых шаров, но раздражение вызывала даже сама мысль о волшебнике.

«Никакой он не волшебник, – думала раздраженная Панкратьева, – а самый настоящий злой колдун. Небось специально подкинул мне секретное оружие, чтоб я потом без него обходиться не могла».

От мыслей этих становилось стыдно, кроме того, Панкратьева в глубине души очень надеялась, что Арсений помашет вокруг нее руками, и все неприятные моменты от бросания курить сойдут на нет. Поэтому к концу недели Панкратьева взяла себя в руки, позвонила Арсению и настояла на своем визите к нему. При этом она, конечно, отметила, что, в отличие от прошлого раза, Арсению не очень-то хотелось ее видеть.

Нет, Панкратьевой решительно гораздо больше нравилась ее измененная курением прежняя реальность. Там люди в большинстве своем были милые и приятные, а в реальной реальности Панкратьеву все больше окружали вредные непроходимые дураки и тупицы. Ничем не лучше этих дураков и тупиц в новой реальности была и сама Панкратьева. Вон, даже на Федьку наорала за то, что он носки раскидал по всей квартире. Как будто он раньше этого не делал! Остановилась только тогда, когда увидела на глазах у сына слезы. Так тут же кинулась его целовать. То есть и сама стала какой-то ненормальной, психически неуравновешенной истеричкой.