Читать книгу - "Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович"

с меня не сводит, как бы не выследил, мерзавец. Гонец мой поедет, он всё разведает и мне передаст, он парень толковый, – поразмыслив, пообещал Мора, хоть и не терпелось самому ехать, но так уж выходило безопаснее. – А то ваш цербер всё мечтает под кнут меня подвести. Я дам вам знать, ваша светлость, как гонец приедет…

Мора вскочил на подоконник, сиганул в сад и был таков.

Князь театрально разразился тирадой многоступенчатых немецких ругательств, вовсе неподобающих пожилому почтенному человеку, и на пороге возник цербер – кудрявый, ощеренный, как злой пудель.

– Сбежал? Я прикажу его схватить!

– Брось, Булгаков, я уже отвёл душу. Пусть побегает, подлец, – умиротворённо отвечал старый князь. – Давай вернёмся опять к Оловяшниковым, в карты сыграем. Ты давно не выигрывал – садись с нами третьим, и обещаю, что звезда удачи загорится и для тебя.

Поручик не решился спросить, не получал ли его светлость прежде, на заре карьеры, по лбу канделябром?

Была уже ночь, когда Мора явился на порог Матрёниного номера – как говорится, а-ля натюрель, почти без краски, в одежде псаря, только снял всё-таки с носа уродливую повязку. И персонал «Святого Петра» был не то чтобы очень против такого визита. Матрёна открыла дверь сама, смерила взглядом:

– Всё равно хорош, негодяй. Что, решился? Едешь?

– Дай мне гончего, муттер… – Мора взял Матрёнину руку и поцеловал её с жаром. – Пожалуйста, матушка хозяйка…

– Политика? – зевнула Матрёна, но руки не отняла. – Не загубишь ты мне парня? Жаль будет потерять его ради курвы немецкой…

– Это даже не политика, муттер… – Мора посмотрел такими молящими, пронзительно-щенячьими глазами, что Матрёна вспомнила всё, что было у них, и более всего пожелала, чтобы он остался. – Это мой шанс стать, наконец, тебе равным.

Из спальни вышел всклокоченный, сонный Юшка. Матрёна сморщилась и отняла руку.

– Вы поможете мне, госпожа банкирша Гольц? – вкрадчиво, нежно спросил Мора.

– Что ж не помочь, раз ты платишь, – отвечала Матрёна. – Когда интригу-то раскроешь?

– Летом, муттер, летом, как яблоки созреют, – медленно проговорил Мора, – и небо опустится низко, и звёзды опустятся низко, и отчётливы станут на своде небесном созвездия Саггитариус и Лира…

– Брось свои цыганские штуки, – прервала его Матрёна. – Я дам тебе гончего. И ступай, не мешай нам спать, нам с утра дорогу ехать.

– Спасибо, хозяйка.

Гонец – всё тот же, что и зимой – не подвёл. Отвёз письмо и привёз ответ, и ни волки, ни лихие люди не стали ему помехой. Привёз он и ещё кое-что, то, на что Мора не смел и надеяться.

– В Перми два цесарца в речке купались, – чуть лениво, в обычной своей манере, начал рассказ гончий, – да захлебнулись, а абшиды их на берегу остались лежать. Алоис Шкленарж и Павел Шкленарж, то ли два брата, то ли отец и сын, не разберёшь. Если выкупишь у меня абшиды вперёд Матрёны, отдам, но только это дорого. Цесарцы, сам понимаешь.

– С какого ж рожна цесарцев в Пермь понесло? – спросил Мора, размышляя, сколь опасным занятием становится в наше грозовое время простейшее купание в речке.

– То зубодёр и аптекарь богемские, купцу Ерохину зубы вставляли. Как расплатился с ними купец, на радостях напились…

– И айда купаться! – продолжил Мора. – Я возьму абшиды, только Матрёне ни слова.

Они сидели в трактире у Шкварни, в самом укромном уголке, отгороженные занавеской, но прекрасная трактирщица то и дело отодвигала занавес, заглядывала – всё ли у гостей хорошо – и бросала на Мору многозначительные взгляды.

«Связался на свою голову», – зло думал Мора, понимая, что с романом пора заканчивать.

– Уж как Матрёна меня пытала!.. – неторопливо продолжил гонец. – И куда я ездил для тебя, и к кому, и что возил.

– А ты – кремень?

– Я наврал, что князь ваш в мужнюю жену влюбился на старости лет и так цацки ей дарит, чтоб оттаяла. Но Матрёна не скажу чтобы поверила.

– Так она не такая дура.

– Так и я не дурак. Ты мне платишь больше Матрёны, ей и в голову не придёт такие деньги за дорогу отдавать. А что тебе надо в Соликамске том – да бог весть.

– Многие знания – многие печали, – подтвердил Мора.

– Хорошо сказано. Прям про меня.

Госпожа Шкварня заглянула за занавеску.

– Всё у вас хорошо, голуби?

– Оставь нас, Лукерья Андреевна, в покое, – взмолился Мора. – Нам пошептаться нужно без свидетелей. Видишь, и шторку задёрнули – уединения ищем. Как гость мой уйдёт, я загляну к тебе сам.

Трактирщица скрылась. Мора послушал, как удаляются её шаги, и спросил:

– Так что там с графской охраной?

– Да зашибись у графа охрана, – усмехнулся гончий. – Пьяные лежат что ни день, и во главе их поручик, верховный пьяница. Говорил я с лекарем, что с графом живёт, тот готов своими руками сидельца придушить, лишь бы самому в столицу вернуться. С тех пор, как я впервые приезжал, доктор со ссыльным успели вдрызг рассориться, не говорят и не глядят друг на друга. Если дед помрёт – ну, или прикинется, что помер, – доктор лобик ему потрогает и поручику скажет, мол, можете выносить. А поручик что ни день, то в дымину. Он и не поймёт, мертвый перед ним или живой. Полинька эта… Может, и нет у них с графом амура, но видно, что она его любит. Но если граф помрёт, поручик в столицу вернётся, а Полинька наша – жена поручика. И в столицу ей ой как хочется, не меньше, чем лекарю.

– А сам граф?

– А ты как думаешь? Столько лет сидеть взаперти в такой дырище и мочь ходить только в церковь – притом что в бога-то он не верит. – Тут граф стал Море ещё симпатичнее. – Да он готов босиком бежать по снегу через всю Сибирь – лишь бы прочь оттуда. Только некуда ему бежать.

– Не жалей графа, – отвечал Мора. – Может, скоро ручку ему целовать будешь. Где-нибудь в Варшаве…

– Сам целуй ручку зубодёру Шкленаржу, – оскорбился гончий. – Да и что мне делать в Варшаве? У меня в Москве невеста…

– Значит, ты женишься скоро?

– Так на что мне деньги-то? Женюсь, поселюсь в Коломне, дела оставлю, и ни ты, ни Матрёна мне более не указ. Лавочку открою и забуду про вас, как про страшный сон.

– Ты погоди забывать про нас, съезди со мной в последний разочек, – попросил Мора.

– Что ж не съездить, – согласился гонец. – Мне деньги нужны.

– И Матрёне ни слова!

– Обижаешь ты меня, – набычился гончий, – ранишь мою гордость.

– Извини, я так, напомнил…

Мора встал с лавки.