Читать книгу - "Сильверсмит - Л. Дж. Кларен"

— Если все это правда, — выдохнула я, — почему ты не сказал мне?

— Когда я увидел, как ты испугалась, когда Джемма рассказала ту историю, я решил, что раскрою правду. Но потом… несмотря на страх, несмотря на сомнения… ты сама решила помочь этому миру. Ты нашла смысл, которого у тебя не было, — он слабо улыбнулся, будто с сожалением. — И я не смог отнять это у тебя.

— Я могла бы найти этот смысл, зная правду.

— Ты сама сказала, что не хочешь мужа, — на его лице мелькнула тень боли. В груди заскребло, когда я вспомнила свои слова в Уорриче… те, что я сказала об Элиасе. — И почему бы тебе хотеть его? Тебе девятнадцать. На тебе весь этот чертов мир, — он покачал головой. — Я не собирался навязывать тебе это. Себя. Особенно пока я связан с Молохаем… и пока не знаю, сколько еще… — он запнулся, голос дрогнул.

— Ты должен был сказать мне, — прошептала я. — Я хотела тебя.

— Ты просто хотела, чтобы я тебя трахнул, — выдохнул он, лицо исказилось от боли.

Слезы обожгли глаза. Потому что он в это верил. Потому что думал, что это все, чего я хотела, а ведь это было лишь все, что я позволила себе хотеть.

— Элла, — тихо сказал он, — это теперь твоя реальность. Я хотел дать тебе шанс самой понять, кто ты. Чего ты хочешь от этой жизни.

— Я имела право знать!

— А я, блядь, трус! — слова сорвались с его губ глухо, хрипло, надломленно. — Я сраный трус, потому что до усрачки боялся потерять хоть ту каплю твоей привязанности, что у меня была в эти недели. Я не мог вынести мысли, что стану еще одним, кто попытается запереть тебя в клетку, заставить быть тем, кем ты не хочешь.

Он провел ладонями по лицу, потом замер, подбирая слова.

— С самого твоего рождения другие решали, кем ты должна быть. Всю жизнь ты прожила в кандалах, Ариэлла — тогда и сейчас, — он взял мои уставшие, дрожащие пальцы в свои. — Нет ни времени, ни жизни, ни мира, где я не любил бы тебя, но я не буду указывать тебе, кто я для тебя теперь. Это решишь ты. Я пытался показать тебе лучшее, что есть во мне, и, возможно, провалился. Пытался показать, как сильно я тебя люблю. Но выбор за тобой.

Его лицо исказилось от ревнивой муки, и я поняла, что он думает о другом. О другом человеке, которого я могла бы выбрать. И это его убивало.

— Твою жизнь… то, что было между нами, — у тебя украли, — он продолжил, голос стал тихим, почти молитвенным. — И, боги, если настанет день, когда я буду свободен от Молохая, я молю, чтобы ты снова выбрала меня, — он говорил, будто его душа истекала кровью, точно так же, как кровоточила моя. — Но выбрала меня в этой жизни. Не из-за клятвы, которую дала четыре века назад, в жизни, что тебе не принадлежит. Когда я сказал, что больше всего хочу твоей свободы — я это имел в виду. Я, может, и чудовище, и тварь, и все, что угодно, но для тебя я не стану еще одной цепью.

— Тогда ты не должен был приходить, — сказала я, но даже сама себе не поверила. — Если это моя жизнь, ты не должен был здесь появляться, — горло сжалось. — Я позволила тебе коснуться меня. Я просила тебя о большем. Я хотела большего. И, возможно… — я задыхалась от этого признания, — часть меня все еще хочет, — я опустила взгляд. — Ты не должен был позволять мне… чувствовать что-то к тебе.

— И я говорил тебе, что я эгоистичный ублюдок, — произнес он хрипло. — Я не мог держаться подальше от тебя, Элла. Если бы я был лучшим человеком, я бы ушел, но я не такой. Мне нужно было знать, что ты сможешь постоять за себя, прежде чем я предстану перед этими людьми. Я должен был попытаться… ради твоего сердца… боги, я должен был попытаться. И я должен был узнать тебя заново, даже если это было бы последнее, что я когда-либо сделал.

— Но я больше не та, — я покачала головой. — Я никогда не стану той, кем она была — кем бы я ни была — для тебя.

Это было правдой, но я сказала это, чтобы напомнить ему о том, что он потерял и что никогда не вернет. Я выплевывала слова, чтобы разделить боль, и знала, что он вытерпит любые жестокие удары.

Он выдержал. Принял мой натиск и сжал мою руку; его мягкая улыбка наполнила меня теплым, успокаивающим жаром.

— Ты всегда будешь моим чудом, — по его красивому лицу покатилась слеза, пройдя по шраму к бороде. — Симеон стер твою память, но он никогда не смог бы стереть тебя.

Я сжала губы и стиснула челюсти, чтобы не дать разорваться нависшей всхлипывающей боли. Уставилась на его большие мозолистые руки, держащие мою. Те самые руки, что проводили лезвием по горлу Филиппа и Оливера Голдов, что принадлежали его телу. Я видела и то, что мог сделать Молохай, и осмеливалась думать, что, возможно, часть Гэвина действительно подчинялась Молохаю. Потому что, глядя на него, я была зла, но не могла понять — за себя или за нас обоих.

Сколько бы я ни хотела ненавидеть его всем своим существом, его прикосновение, голос, присутствие оставались нежданным вторжением. Мое тело предало меня. Внутри тянула нить, крепко связанная с ним, и теперь она тянула сильнее, чем когда-либо прежде.

Но сейчас злость была единственным безопасным чувством. Она казалась обоснованной, и я говорила себе, что мне она нужна для исцеления.

Еще несколько недель назад я была пустым холстом, спрятанным в хижине в ожидании самой яркой краски, а теперь я была лишь смазанными мазками серебра, алого, синего, золота и черного. Вот что случается, когда пытаешься наложить на один холст слишком много цветов.

Мне не пришлось ничего говорить — он видел все, что кипело во мне. Я позволила хаотичной тьме выплеснуться наружу, чтобы он понял, что они сделали, что сделали все. Веревку можно тянуть в разные стороны, но в конце концов она рвется.

— Уйди, — прошептала я. Ложь, но я выдавила ее из себя.

Он с трудом сглотнул и отпустил мою руку.

— Пожалуйста, уйди, — произнесла я снова, пытаясь заглушить ту часть себя, что плакалa о нем. — Пожалуйста.

Агония отразилась в его взгляде, но его неукротимая любовь — теперь несвязанная ложью — была сильнее. Свободна.