Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

— Значит, он не может больше называться римлянином, — сказал Антоний.

Его голос звучал скорее печально, чем сердито, как будто он думал: «Кому можно доверять, во что верить, если сын Помпея готов стать союзником парфян…»

Антоний медленно покачал головой.

Он никак не мог свыкнуться с вероломством: будучи старомодно честным, он всякий раз испытывал потрясение, сталкиваясь с чужим коварством. Между тем убийство Цезаря было не единичным событием, но отражением общего состояния римских нравов. К тому же ряду относились и интриги Октавиана, и заговор Лепида, и отступничество Лабиния, а теперь — циничная проституция Секста.

— Значит, мы должны отказаться от его предложения? — спросил Титий.

Антоний удивился, что Титий об этом спрашивает.

— Да. С Секстом покончено.

Антоний молчал так долго, что я решила, будто его речь закончена. Но тут он добавил:

— Нельзя допустить, чтобы он спелся с парфянами.

Титий хмуро кивнул.

— Да, этого допустить нельзя.

Агенобарб помахал рукой, показав зажатую между большим и указательным пальцами монету:

— Вот что попало в мои руки, уже не в первый раз. Это деньги из захваченной парфянами армейской казны: они стирают твой образ, заменяя его своим.

Он передал монету Антонию, который внимательно осмотрел ее. Не только очертания его лица были затерты и закрыты изображением парфянского царя, но и мое, находившееся с оборотной стороны, забивал контур парфянского всадника с подвешенным к седлу колчаном.

— Такого нельзя терпеть, — заявил Агенобарб.

— Мы и не потерпим, — отозвался Антоний, но в его голосе недоставало пыла.

Увидев, что мой портрет стерт, я почувствовала, что меня подвергли насилию. Но порой необходимо игнорировать оскорбление, если это в твоих интересах. Государственный деятель тем и отличается от героя, что не может проявлять героизм, когда интересы страны требуют от него быть политиком.

Эрос приложил немало усилий, чтобы в наше отсутствие придать убогой резиденции Антония приличный вид. Он раздобыл ковры, светильник на высоких подставках и даже ворона в клетке — по его заверениям, птица умела говорить. Но клетка была прикрыта, и услышать ворона мы могли только утром.

— И хорошо, — сказал Антоний. — Мне надоела болтовня. Что ж, ты слышала моих командиров. Похоже, поражение их не устрашило.

— Как и тебя, когда ты на публике.

Я начала расплетать волосы, моя шея болела от тяжести золотых заколок, скреплявших прическу, и усыпанной драгоценными камнями диадемы. Положив диадему на походный сундук, где она тускло поблескивала, я потянулась назад, чтобы расстегнуть золотое ожерелье. Но Антоний остановился позади меня и расстегнул его сам. Он очень гордился этим своим подарком.

Когда все украшения были сняты, я почувствовала себя моложе и легче. Золото имеет власть над духом. День выдался нелегким, усталость никак не располагала к серьезным беседам, но мне неожиданно показалось, что нам есть о чем поговорить.

— Антоний, я сегодня насмотрелась и наслушалась всякого: и гнойные раны солдат, и эти оскорбительные монеты. Но это следствие уже случившегося. Что мы собираемся делать в будущем?

Он опустился на койку и лег, свесив одну ногу на пол. Ответ прозвучал не сразу.

— Не знаю. Я не знаю, что предпринять.

— Мы потерпели поражение, но вели боевые действия на вражеской территории и не потеряли ни клочка земли. Оборонительную войну, когда ты защищаешь свою страну, проиграть нельзя ни в коем случае. А сейчас — чего мы лишились? Парфии? Так мы ею никогда и не владели. Стоит ли тратить деньги и солдат, чтобы «отомстить» за себя? Давай подумаем всесторонне.

Для себя я уже решила, что Парфии с меня хватит. Хвала богам, Антоний и его командиры живы, а армию можно собрать новую. И направить ее против настоящего врага.

— Необходимо покарать Артавазда, — произнес он.

— Согласна. Но это потом.

— А что скажут в Риме о моем поражении?

Он откинул голову на подушку и уныло уставился в потолок.

— Не говори им, что ты потерпел поражение, — сказала я. — Объяви о своей победе.

Он сел.

— Солгать?

— Это делается сплошь да рядом, разве ты не замечал? Октавиан «положил конец гражданским войнам». Даже Цезарь объявил, будто завоевал Британию, тогда как он лишь исследовал ее, и при этом дважды лишился флота. Скажи, что ты одержал в Парфии победу. Тебя не уничтожили — это само по себе победа.

— Но… ни один город не захвачен, ни штандарты, ни пленные не возвращены. Более того — они захватили новых орлов и еще больше пленных.

— Ну и какой смысл сообщать обо всем в Рим? — спросила я. — Это только ослабит твое положение, не более того. Подожди, пока не выиграешь очередную войну, тогда сможешь объявить правду. К тому времени народу будет наплевать на эту историю — всех интересует лишь последняя война. Парфия очень далеко от Рима, и кто сможет проверить, как там вышло на самом деле?

— Даже ты! Даже ты! — Он был ошеломлен. — Ты — как все остальные.

— Нет, — возразила я. — Но я их понимаю и умею играть в их игры лучше, чем они сами.

Я подошла к нему, села рядом и взяла его руки в свои.

— Сам посуди: не умей я всего этого, кем бы я сейчас была? Девушкой, которую согнали с трона третьеразрядные советники…

— Сумевшие, при всей своей «третьеразрядности», убить Помпея, — вставил Антоний.

— Я осталась бы без армии, без средств, без союзников, не имея ничего, кроме собственных мозгов. Нет, дорогой, чтобы одолеть противника, нужно научиться думать, как он. Перестань быть Антонием и стань Октавианом. Не навсегда, конечно, но на время, когда ты разрабатываешь свои планы. В другое время — нет, Октавиан мне не нужен! — Я подалась вперед и поцеловала его. — Я бы не хотела иметь Октавиана в моей постели.

Я почувствовала, как его рука обвивает мою спину.

— Я тоже.

— Сообщи в Рим, что ты взял верх, — прошептала я ему на ухо. — Восстанови свою разбитую армию, а уж там решишь, куда ее направить, на восток или на запад.

— Куда поведешь меня ты, моя египтянка? — спросил он. — Что, по-твоему, должен я предпринять?

Увы, этот вопрос, как и выражение его лица, говорили о готовности быть ведомым.

— Сейчас увидишь, — сказала я, падая ему на грудь и целуя его шею, скулы, уши. До сего момента я и сама не подозревала, как изголодалась по его телу. Я забыла о парфянах и даже об Октавиане; единственное, чего мне хотелось, это затеряться в ночи, превратить походную койку в ложе наслаждений.

— Я жду, — сказал он.

Крепость его объятий доказала, что Антоний не окончательно сокрушен своим поражением. Прежний Антоний жив, раз живы его желания.