Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

Я ждала его, хотя и не признавалась себе в этом, однако сосредоточиться на личных переживаниях мне не позволили накопившиеся за время моего отсутствия дела. Торговля, страдавшая от пиратских набегов Секста, теперь возродилась и оздоровилась.

— Без сомнения, Октавиан помог всем, избавив моря от этого разбойника, — заявил Мардиан. В руке он держал отчет, где говорилось об амфорах с маслом, отправленных в апреле. — Всякий раз, когда кто-то макает хлеб в масло, он может благодарить Октавиана — и за хлеб, и за масло. И в Греции, и на Кипре, и в Италии.

Мне пришлось неохотно согласиться. Даже здесь, в Александрии, мы пожинали плоды успеха Октавиана: теперь наши торговые суда беспрепятственно плавали повсюду.

— Вот еще одно свидетельство расширения торговли, — сказал Мардиан, выуживая из короба существо, шевелившее лапами и двигавшее сморщенной чешуйчатой шеей. — Две черепахи из Армении, подарок тамошнего царя. Пишет, что прослышал о нашем зверинце. Надеется, что таких диковинных созданий у нас еще нет.

Евнух повертел животное в руке.

— Он сообщил, что кровь у них не замерзает, и они могут спать в снегу без дурных последствий.

— В отличие от солдат Антония!

Если армянский царь думает откупиться от кары за измену с помощью мелких подношений, то он просто глуп.

— Да, это трагедия, — протянул Мардиан, поглаживая голову черепахи. Зверюшке это понравилось, и она перестала дергаться. — А теперь еще… ситуация с Октавией.

— Она сидит в Афинах, насадив на крючок наживку. И уж конечно, ее послал Октавиан, она не сама придумала.

В этом я была уверена.

— С чего ты взяла? — нахмурился Мардиан.

— Он не позволил бы ей предпринять ничего идущего вразрез с его интересами. Да и нет у нее никаких собственных мыслей, желаний или планов.

Откуда им взяться у такой слабой женщины? Она и замуж вышла как рабыня, по указке брата. А раз так, какой толк от ее хваленой добродетельности?

— В Риме ей расточают похвалы, — осторожно заметил Мардиан. — И говорят, что она… красива.

— Видела я Октавию, и она совсем не красавица! Люди болтают невесть что, дабы раздуть из нашего с ней соперничества увлекательную историю. Таинственная восточная царица с колдовскими уловками против добродетельной римской красавицы.

Я знала, что многие воспринимают события именно так, и понимала, что ничего тут не поделать. Люди любят драматические конфликты и истории, где замешаны сильные страсти.

— На сей раз Антонию придется решать самому, — заявила я. — И пальцем не пошевелю, чтобы помочь ему определиться.

— Ну, моя дорогая, если того, что ты уже сделала, недостаточно, то не помогут никакие дополнительные усилия, — сказал Мардиан.

При свете дня я разговаривала с Мардианом весьма решительно, но вот ночью лежала без сна и чувствовала себя куда менее уверенно. С точки зрения здравого смысла, Антонию следовало вновь включиться в жизнь Рима. Раз восточная авантюра провалилась, о ней следует забыть, отбросить за ненадобностью и сосредоточиться на новых задачах. К тому же ему, как хамелеону, присуще замечательное свойство приспосабливаться к любой среде. В пурпурном плаще он настоящий полководец, в тоге — римский магистрат, в тунике — эллинский гимнасиарх, в львиной шкуре — Геракл, в венке из виноградной лозы — истинный Дионис. В отличие от меня, он становился кем угодно для любого народа. Таков его особый дар, его редкостные чары.

Теперь он мог с легкостью вновь облачиться в римскую тогу, взять за руку свою супругу, добродетельную матрону, и отплыть обратно в Рим. Восток не ответил на его чаяния — ну и ладно, место найдется повсюду. Октавиан окажет ему радушный прием. Если бы и было между ними непонимание, прошлое недоразумение давно забыто. А меня как досадную помеху их союзу они и не вспомнят.

Антоний — дитя Запада, и Запад его ждет. Взамен я могла предложить ему лишь борьбу за строительство широкого восточного союза с перспективой равноправного партнерства с Римом. И себя.

Но политический союз — это одно, а союз мужчины и женщины — несколько иное. Я решительно не понимала Октавию. Если бы мой муж открыто провозгласил своей супругой другую, подарил ей земли, отчеканил ее профиль на монетах рядом с собственным, я не стала бы мечтать о его возвращении. Во всяком случае, ни за что не приняла бы его назад, как бы мне этого ни хотелось. А уж гоняться за ним — о таком и подумать стыдно!

Но время шло, а положение оставалось неопределенным. Постепенно я привыкла и к неопределенности, и к ожиданию, стерпелась с ними.

Отзывчивый Мардиан даже поставил перед собой задачу найти литературные цитаты про ожидание и терпение. Он обратился за помощью к библиотекарю Мусейона.

— Гомер в «Илиаде» говорит: «Судьба человеку в удел дает терпеливую душу», — решился он однажды высказаться.

— Это так расплывчато, что ничего не значит, — отозвалась я.

И то сказать: кому дает, кому не дает. Разве мало людей, вовсе не умеющих терпеть?

— «Терпение есть лучшее лекарство от всех невзгод», — писал Платон, — заметил Мардиан в другой раз.

— Еще одно обобщение? — усмехнулась я.

— А вот тебе высказывание, принадлежащее Архилоху: «Боги дают нам горькое лекарство терпения».

— А почему оно должно исходить от богов? — спросила я, вдруг ощутив желание поспорить. — Взять Сафо, уж ей-то виднее. И она вот что пишет: «Луна и Плеяды на небе. Уж полночь, и время уходит. Я лежу в постели одна…»

Мардиан хмыкнул.

— Чего ради ты изводишь себя, читая эту Сафо?

— Поэзия утешает меня и вместе с тем воспламеняет, — ответила я.

— Тебе ли не знать, что это яд для души! — фыркнул он.

В другой раз он предложил цитату из Священного Писания.

Эпафродита, из «Плача Иеремии»: «Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его».[8]

Я рассмеялась.

— Это не тот Господь, которого я жду.

— Моя дорогая, я сдаюсь. Воспламеняй себя с помощью Сафо — или кого хочешь. Но это не поможет!

Вид у него был строгий.

После ухода Хармионы и Ирас я оставалась наедине с ночью в спальне с мягко шевелящимися занавесками и читала стихи. Давно ушедшие люди говорили со мной сквозь столетия. Казалось, само время придает их изречениям весомость, какой нет в словах живущих. Они и вправду дарили своего рода утешение: побуждали благодарить судьбу хотя бы за то, что я, даже испытывая боль, жива, а они, несчастные, уже мертвы.

Мертвыми быть впереди нам отпущена целая вечность.

Те же немногие годы, что жить нам дано, проживаем мы скверно…

Вот что говорили мне стихи, вот о чем предостерегали.