Читать книгу - "Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари"

Или, например, роды. Ты видишь себя страдающую, но героически побеждающую боль. И наконец, когда в одно прекрасное мгновение боль прекращается, у тебя на руках оказывается розовощекий младенец, который самым естественным образом прижимается к твоей груди; ты устало смотришь на взволнованного мужа, и у вас обоих от счастья текут слезы.

А вот еще картинка, но уже о материнстве. Ты и твоя дочка вместе на кухне печете шоколадное печенье, вылизываете миску от остатков шоколадной смеси и распеваете куплеты, которые только что сочинили.

Ну, а теперь очередь бабушки. Ты будешь идти рядом с дочкой, которая с легкостью будет нести свой округлившийся животик, такая гордая и довольная: ты вновь наравне со своими подружками, успевшими стать бабушками раньше тебя. А после родов ты будешь гулять с коляской, неожиданно вспоминать песенки и стишки, которые рассказывала своим детям много-много лет тому назад, и на какое-то мгновение вновь почувствуешь себя молодой мамой.

Затем наступает отрезвление.

Выясняется, что в мечтах, как, впрочем, и в страшных снах, обычно представляется только часть общей картины.

Вспоминаются отдельные предупреждающие сигналы, которые возникали тут и там, но ты предпочла их не замечать.

После того, как ты оправилась от приступов эйфории и паники, перед тобой начинает вырисовываться реальность.

Почему у меня вдруг испортилось настроение? Из-за чего последняя встреча оставила у меня тяжелое впечатление?

Возможно, это напряжение, которое я чувствовала сегодня в группе. Это взгляды, которые я ловила сегодня и в которых наряду с интересом и участием читались горечь и обида. Глубокая обида. Это ощущение невидимых струн, натянутых в комнате, о существовании которых все знают, но никто не говорит. Это мгновение перед взрывом, в результате которого будет разрушена иллюзия, что все есть и будет хорошо. В группе – как в жизни.

Однажды, через пару месяцев после своего двенадцатого дня рождения, Нири проснулась со странным чувством: она точно знала, что что-то случилось с нею этой ночью. Знала и боялась откинуть одеяло и встать. В комнате было темно, и только редкие солнечные ниточки тянулись от маленьких отверстий в жалюзи и растворялись где-то на полпути к полу.

– Нири, пора вставать! – позвала мама из соседней комнаты. – Уже полвосьмого.

Нири знала, что ей надо спешить, если она хочет успеть на «танцевальную перемену», с которой начиналась в школе каждая среда.

Может, там будет Эран, и он окажется со мной в одной паре, – подумала она, почувствовала, как краснеет, и спрыгнула с кровати.

Большое кровавое пятно расползлось по простыне и пижамным штанам, и она сразу все поняла: у нее началось!

Почему это должно было случиться именно сейчас? И почему именно у нее, первой среди всех ее подружек? Ей хотелось плакать. Что делать? И как я смогу танцевать, будто ничего не случилось? Как я смогу притворяться, что я все та же самая Нири; как сделать так, чтобы никто не догадался? Как стыдно!

Тем временем мама зашла в комнату и, увидев пятно, радостно засмеялась:

– Началось?! Как здорово! Теперь ты женщина!

– Не вздумай никому говорить! – сердито зашептала Нири. – Даже папе! Это секрет!

– Хорошо, я никому не буду рассказывать, – ответила, улыбаясь, мама, – и вновь начала ее торопить:

– Иди, иди быстренько в душ!

Под звуки знакомой мелодии ребята выстроились в круг. Она стояла со всеми вместе и боялась поднять глаза, чтобы не встретиться взглядом с Эраном, который часто смотрел на нее исподтишка и всегда мучительно краснел, если она это замечала. После двух танцев она вышла из круга и сказала учительнице, сидевшей в углу, что плохо себя чувствует.

Весь день у нее было плохое настроение, она даже не спустилась во двор на большой перемене.

Вечером позвонила бабушка.

– Скажи, что ты хочешь в подарок, – весело объявила она.

В первый момент Нири не поняла, но, подняв глаза на маму, догадалась: ее тайна! Мама рассказала бабушке. Мама взяла ее тайну и бессовестно обнажила ее перед чужими глазами!

– Но я рассказал только бабушке, я не могла удержаться, – взволнованно оправдывалась мама. – Даже папа ничего не знает, и бабушка обещала никому не говорить!

– Я бы ей сама рассказала, – обиженно заметила Нири.

– Ты права, просто…

Мама пыталась найти правильные слова, понимая, что совершила непоправимое.

– Я прошу прощения. Я не думала, что тебе это так важно. Это же только бабушка, – добавила она в надежде смягчить обиду.

– Это моя бабушка, и я сама решаю, когда и что ей рассказывать или не рассказывать вообще! – гневно отрезала Нири и ушла к себе в комнату.

Ночью, ворочаясь с боку на бок, Нири горько расплакалась. Она оплакивала этот длинный и грустный день, несостоявшийся танец и всю свою жизнь, которая изменилась в одночасье без ее на то согласия, – жизнь, которая уже никогда не будет той, прежней; а, главное, она плакала от одиночества и от бессилия перед предательством.

* * *

Для меня бабушка была бабушкой, а не заменой мамы, – думает Нири. – И если бы я могла, я бы прервала связь, существовавшую между ними, и построила свои отношения с каждой из них в отдельности.

Если бы я могла, я бы изолировала их друг от друга – и точка, – вдруг поняла она, вспоминая маленькую девочку, которая зачастую оказывалась между двумя самыми близкими ей женщинами, вцепившимися одна в другую мертвой хваткой. Где уж ей, с ее силенками, было их расцепить?

В принципе, это не я была между ними, а моя мама металась между нами – своей дочкой и своей мамой – и не всегда могла найти точку равновесия.

И все-таки бабушка у меня была особенная: во-первых, потому что другой у меня просто не было, а во-вторых, потому что таких людей я больше не встречала. Она любила меня безумно, но маму мою, ее дочку, она любила больше.

У моей мамы была особенная мать, единственная в своем роде, о которой она говорила «моя единственная». От одного ее взгляда она становилась сильной и уверенной: она читала в нем безграничную, беззаветную любовь.

Обе они несомненно меня очень любили, но маму бабушка любила больше. А ты, мама? Кого больше любила ты?