Читать книгу - "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов"

то в таком случае должны немедленно обратиться к Черчиллю, чтобы и он одобрил это соглашение, а также организовать встречу американского представителя при польском правительстве в изгнании в Лондоне с его премьер-министром Миколайчиком с целью заручиться его согласием».

Следуя рекомендации Госдепартамента, президент, которому этот список лиц ничего не говорил, сразу же проинформировал Черчилля: «Я считаю, что это весьма обнадеживающий положительный шаг в затянувшихся переговорах по польскому вопросу, и надеюсь, что Вы одобрите согласованный список, дабы мы могли заняться этим делом как можно скорее.

Что касается арестованных польских руководителей, большинство которых, видимо, обвиняются только в использовании нелегальных радиопередатчиков, то Гопкинс уговаривает Сталина дать этим людям амнистию, чтобы консультации могли идти в максимально благоприятной атмосфере. Надеюсь, Вы используете Ваше влияние на Миколайчика и уговорите его согласиться. Я просил Гопкинса остаться в Москве по крайней мере до тех пор, пока я не получу Вашего ответа по этому вопросу».

Ответ Миколайчика был скорее положительным, но настороженным. Он принял приглашение участвовать в московских переговорах под эгидой трехсторонней комиссии и высказал свое мнение о кандидатах. Его удивило отсутствие в списке представителей двух влиятельных партий – Христианской трудовой и Национально-демократической, на участии лидеров которых в правительстве Миколайчик просил настаивать перед Сталиным.

После третьей встречи со Сталиным 28 мая Гопкинс попросил Трумэна подтвердить примерную дату начала конференции – около 15 июля – и место – окрестности Берлина. В тот же день президент подтвердил Гопкинсу согласие по обоим пунктам. 30 мая Гопкинс сообщил об этом Сталину. Тот ответил, что подготовил было послания Трумэну и Черчиллю, в которых выразил согласие на предложенную премьером дату – середину июня, но теперь готов перенести ее на 15 июля, как предлагает Президент. 20 или 24 июня готовится парад Победы, поэтому Сталин «был готов встретиться либо до парада, либо после парада».

Как мы уже знаем, для Трумэна выбор даты диктовался прежде всего графиком первого испытания атомного устройства, о чем по секрету президент поведал Дэвису 21 мая. Вот только Черчилль не был об этом информирован. И потому был сильно удивлен, когда 30 мая получил письмо от Сталина: «Ваше послание от 29 мая получил. Через несколько часов после этого был у меня г-н Гопкинс и сообщил, что Президент Трумэн считает наиболее удобной датой для встречи трех 15 июля. У меня нет возражений против этой даты, если и Вы согласны с этим. Шлю Вам наилучшие пожелания». Тогда же из Кремля сообщили Трумэну: «О Вашем предложении насчет встречи трех г-н Гопкинс передал мне сегодня. Я не возражаю против предложенной Вами даты встречи трех – 15 июля».

Когда в Лондоне получили это послание Сталина, то не могли поверить своим глазам. Там усомнились в точности этой датировки, относившей встречу на месяц позже, чем предлагал Черчилль. Советскому посольству пришлось специально по просьбе англичан запросить Москву. В ответ пришло колючее указание Молотова: «Подтвердите Черчиллю через секретариат Идена, что в послании тов. Сталина от 30 мая речь идет о дате „15 июля“, повторяю „15 июля“. Послание тов. Сталина отпечатано и зашифровано правильно».

Первого июня Черчилль писал Сталину: «Я буду рад приехать в Берлин с британской делегацией, но я считаю, что 15 июля, повторяю – июля, месяц, идущий вслед за июнем, является очень поздней датой для срочных вопросов, требующих нашего общего внимания, и что мы нанесем ущерб надеждам и единству всего мира, если мы позволим личным или национальным требованиям помешать более ранней встрече. Хотя у меня здесь сейчас острая предвыборная борьба в самом разгаре, я не могу сравнивать свои задачи здесь со встречей между нами тремя. Я предложил 15 июня, повторяю – июня, месяц, идущий перед июлем, но если это невозможно, почему не 1 июля, 2 июля или 3 июля?»

Однако подтверждение той же даты – 15 июля – пришло в Лондон и от Трумэна. Черчилль был обижен вдвойне – и самой отсрочкой, и тем, что она была согласована американцами и русскими в обход англичан. В мемуарах Черчилль писал: «1 июня президент Трумэн сказал мне, что маршал Сталин согласен, как он выразился, на встречу „тройки“ в Берлине примерно 15 июля. Я немедленно ответил, что буду рад прибыть в Берлин с английской делегацией, но что, по-моему, 15 июля, предложенное Трумэном, будет слишком поздней датой для решения неотложных вопросов, требующих нашего внимания, и что мы причиним ущерб надеждам и единству всего мира, если позволим своим личным и национальным нуждам помешать организации более скорой встречи. „Хотя у нас самый разгар напряженной предвыборной кампании, – телеграфировал я, – я не считал бы свои дела здесь сравнимыми со встречей нас троих…“. Трумэн ответил, что после тщательного рассмотрения этого вопроса решено, что 15 июля для него самый близкий срок и что меры принимаются соответственно. Сталин не хотел приближать эту дату. Я не мог больше настаивать на этом вопросе».

1 июня Трумэн писал Сталину: «Благодарю за Ваше послание от 30 мая относительно даты нашей предстоящей трехсторонней встречи. Я уведомил Премьер-Министра Черчилля, что Вы и я согласны встретиться около 15 июля вблизи Берлина». Сталин отвечал президенту: «Ваше послание от 2 июня получил. Я уже писал Вам, что согласен на 15 июля, как на вполне подходящую дату встречи трех».

Даже после получения сообщений от Сталина и Трумэна относительно 15 июля Черчилль не сразу смирился. 4 июня премьер-министр писал президенту: «Я уверен, что Вы понимаете причину, почему я настаиваю на более ранней дате, скажем, 3-го или 4-го (июля). Отход американской армии к нашей линии оккупации в центральном секторе, в результате чего советская держава окажется в самом сердце западной Европы и между нами и всем тем, что находится восточнее, опустится „железный занавес“, вызывает у меня самые мрачные предчувствия. Я надеялся, что этот отход, если он должен быть совершен, будет сопровождаться урегулированием важных вопросов, что могло бы послужить подлинным фундаментом всеобщего мира». Черчилль подкрепил это доводом о «своевольных действиях» русских в Вене. «Я все еще надеюсь на приближение этой даты, но если это невозможно, буду готов согласиться на 15 июля».

Трумэн уже не менял своей позиции и 6 июня ответил Черчиллю: «Проанализировав ситуацию, я нашел, что 15 июля – это самая ранняя дата, когда я смогу приехать». Сталин же просто умыл руки, написал Черчиллю 5 июня: «В связи с Вашим посланием о желательности перенести встречу трех на более поздний срок, чем 15 июля, хочу еще раз сказать, что дата 15 июля