Читать книгу - "Сибирский кавалер - Борис Климычев"

А сбежать Григорию невозможно — следят. Да и куда? Искать пятый угол? Дырок-то много, а выскочить некуда. Хоть дом сгорел, да ключи в кармане. За что же его мордуют? Он не парился в сапогах, не молился в шапке. А вот…

Проехали и другую гору, которая называлась Горящей. Она и на самом деле горела, и дым шел, и кое-где языки пламени из боков горы вырывались. Набрали казаки возле этой горы черного горючего камня. После на привалах кидали этот камень в костер и он горел жарко и ровно.

Уехали из Кузнецкого. В дороге чувствовал Григорий, что у него чешутся лопатки. Думалось: а что, если крылья растут? Зачем у человека — лопатки? Ноги ходят, пальцы хватают, сердце кровь гонит, а лопатки? Может, человек ангелом был? Так вернул бы Господь за все мучения Григорию крылья. Полетел бы, в Томском присел бы, а потом — аж до Москвы. Но опять же, если одному — крылья, то могут их дать и другим. Догонят. Получается — не выход. А все же было бы неплохо.

Эх, черны брови наводные, русы кудри накладные! Ступаю и траву не мну! Разожгли казаки костер, а он им и говорит:

— Хотите, через него перелечу?

Старший казак ответил:

— Один так учился летать. Взлетел, летает и летает. Спросили его — пошто не садится. А он отвечает: «Летать-то летаю, а сесть не могу!»

— Я сяду! — пообещал Григорий. — Сейчас буду камлать, как великий кам, которого мы с Бадубаем видеть сподобились, пошаманю, а потом взлечу.

Казаки винца выпили и говорят:

— А что ж, лети, только не сильно далеко.

И стучал Григорий в лукошко барабанное, и кричал разное, все делал, как тот старик. Потом стал на краю костра, напрягся. А только и смог, что перескочить через костер.

Казаки смеются:

— Взял бы сам себя под мышки, а так любой может прыгнуть. А мы испугались: вдруг улетит? Отвечай тогда! Нет, не повесить яичка на спичку.

Сел Григорий рядом с ними, выпил и говорит:

— Ну, крепка брага! Второй раз в жизни такую пью. Одну пил в цыганском таборе под Москвой, отроком был еще. Дали стакан браги, да перетянули поленом по голове и говорят, мол, видишь? Крепка брага, с ног валит!

С шутками да байками одолели-таки дорогу до Томского.

Билось сердце у Григория при виде домов и рек здешних. Многое тут уже с ним было! Но прежде сердечных дел надо было другие решить.

Доложился воеводе и был отпущен к дому своему. Невеселыми словами встретил Григория Васька-Томас:

— Беда, Григорь Осипович, воевода лютует. Всех на делание острога гоняет, отдыха нет. Вино не продать, женки наши без дела заскучали, иные сбежали, иных воевода из города выслал. Доходов нет…

На другой день прискакал казак в съезжую, Григория вызвал. Пришел Григорий. Воевода Осип Иванович не дал и лба перекрестить, и поклониться не дал. Сразу кулаком по столу ударил и орать принялся. Самыми погаными словами Григория честил. Григорий ему отвечал:

— Ты, воевода, сильно не шуми. Оно так, в поле и жук — мясо, а в лесу — и медведь митрополит. Да только слыхал я, что одна кобыла с волком тягалась, так от нее только шкура и осталась.

Илья Микитич сидит, потупившись, молчит. А что сказать, если Зубов пишет о Григории такое, что ни в сказке сказать ни пером описать?

— Вранье! — говорит Григорий. — Вашего Зубова на кривой кобыле не объедешь, у него правды не найдешь, как ног у змеи, не мудрено голову срубить, мудрено обратно приставить. Вы подумайте своими головами…

Дьяк Патрикеев бумажными столбцами потряс:

— У нас челобитные от многих кузнецких людей на тебя имеются, все в бумагах писано.

Григорий поглядел на этого черта тощего, ушника тщедушного, шишимору эту канцелярскую. Перо за ухом, на кисточки для росписи на столе, да свитки бумаг по полкам:

— Дьяк! Мы не с твое писали, бумага терпит. Я Зубову золото нашел. А сам он — кто? Пока молчу, а могу извет заявить. Это так вот безрукий украл, голопузому за пазуху засунул, слепой поглядел, глухой подслушал, немой заорал, безногий догонять кинулся. Вот и вы, все вывернули наизнанку.

— Палача! — заорал воевода. — Поддать ему ума в задние ворота!

Палач Ефим пришел с батогами. Григорий глянул ему в глаза. Ефим всякое видел, иных сжигал, иным головы отсекал, всяко глядели. Но что-то было во взгляде Подреза такое, что палач как бы затуманился.

Григорий сам разделся, сам на лавку лег, мол, давай, почеши спинку! Бил его палач не сильно и с опаской. Волос на спине смягчал удары, как ковер или попона. Воевода крикнул было:

— Посильней! — хотел что-то добавить, но осекся, так глянул на него Григорий. И промолчал князь все остальное время.

Отсчитал палач удары, Григорий вскочил с лавки, не удержался, сказал Щербатому:

— Бил ты, князь, ни за что. Помни!

Хлопнул Григорий дверью, на ходу натянул кафтан, прыгнул с крыльца — да на коня, свистнул — и был таков.