Читать книгу - "Сибирский кавалер - Борис Климычев"

Но Роман велел и пожар тушить, и на берег сходить, и из пушек бить, и крепость окружать. А сам гонца послал за подкреплением.

— Ну, Аника-воин, — сказал воевода Афанасий Иванович, — корабль загубил, а махоньку заимочку не взял. Учили вас, да переучили. Сам туда поеду, я этому голутвеннику Гришке такое покажу, что ему небо с овчину покажется.

Сотня казаков самолучших, в плечах широких, бородатых, суровых, крови не боятся, в бою веселятся. Вьючные лошадки боевой припас тянут, под копытами травы вянут. Клонится лес, пыль до небес. Пушки медными зевами смотрят, не терпится огнём рыгнуть. В путь, в путь!

Долго ли, коротко ли ехали, но доехали. Выстроились, пики вздели, стяги развернули, запела труба. Эх, судьба! Судьба — индейка, а жизнь — копейка! Да и на копейке копейщик выбит не зря. Уря-уря!

На опушке выстроились пушки. Эх, дадим Барбакану по макушке!

Григорий вылез на тын:

— Эй, православные! По приходе к городу надобно отдать ему честь, каждому храму — по три поклона. Первый наш храм — изба, где вино сидим, второй — спальня, где на ваших жен глядим, третий — мыльня, где наши грехи смываем сильно!

Кланяйтесь давайте! А стрелять и не могите, у меня в рубашке заговоренные нити, меня серебряная пуля не берёт и медная не берёт, сорок чарок в рот, уж тогда — возьмёт!

Воевода покраснел как вареный рак, как в борще бурак, и глаголит так:

— Кто его поранит — серчать не буду, даже награжу, только до смерти не бейте, с него надобно допрос снять.

Стрельцы стреляют, один глаз закрывают, другим — пялятся, а Григорий с тына не валится. Пули — дон — дон! А в ответ — поклон! И налево поклонился Григорий, и направо, и посередке тоже. Кричит со стены:

— Эй! Криворукие! Еще одну пулю зря потратили! Я вот царю отпишу, не бережёте-де казенные припасы.

Воевода велел стрельцу ударить в барабанное лукошко: всем на приступ! Уря-уря! Стрельба пошла гуще, пушки катят пуще, пушкари колеса крутят, пушкари корзины с припасами волокут:

— А вот — угостим!

Пыль и дым. Лестницы уже у стены, это вам не к теще лезть на блины!

И вдруг сзади в спины красным кафтанам ударила пушка ядром, и несколько пищалей стрельнуло. Ах, чтоб вас, барбаканцев, раздуло!

Повалились нападавшие в разные стороны. Крик стоит:

— Обошли!

Тонет заимка в дыму и в пыли.

Кинулись конные в кусты, только что тут пушка была, пищали били. Никого не видать ни в лесу, ни в поле. Растаяли что ли?

Барбаканцы ушли в подземный ход, дыра искусно была замаскирована в кустах и задвигалась камнем.

Григорий знал счет. Сто обученных казаков, это вам не тридцать мужиков. Хвастай не хвастай, а гарнизон слаб, теперь одна надёжа — на баб. Созвал он всех и крестьянок, и горожанок, всем по ендове крепкой настойки дал выпить:

— На вас, бабы, теперь одна надёжа. Воевода крепко за разбитый корабль осерчал, большую силу сюда пригнал. Нам теперь и не отбиться, и не вылезти тайно — окружены. Но я знаю норов всякой войны. Умеючи и вошь легко бить, только надо изловчиться. Только вы можете сделать так, что на время казакам и стрельцам будет не до нас.

— А как? — спрашивают захмелевшие бабёнки.

— А вот в том-то и квас…

Когда он объяснил им свою задумку, шорские и телесские женки засомневались, но Агафья с Дашуткой да Анисьей уговорили их:

— Вы что? Все мы с Григорием Осиповичем были, то он — выше, то мы — ниже, а то и — наоборот. Как же нам теперь его не спасти? Защитим его, чем сумеем!

Иные все-таки сомневались:

— А хорошо ли так-то?

Григорий усмехнулся:

— Не свят ухват, а свята сковорода. Мимо баб да гороха никто так не пройдет, хоть раз да ущипнет. Я сам был патриаршим стольником, я ваш грех замолю. Защитить ближнего — это дело Богу угодное.

Убедил, не убедил? Поднес еще наливки по ендове, у баб сразу все сомнения и отпали.

Первой на стену вылезла Дашка и заорала:

— Эй, казаки! Идите, смотрите, али некрасиво?

Казаки даже рты пооткрывали, а сказать ничего не могут.

Молодайка-то хороша, каждый бугорок, каждая выемка — всё на своем месте. И пушок рыжеватый, и ноги белы да упруги, и бедра круты. А тут и Агафья с Анисьей выскочили, а тут и шорские и телесские женки. Все сошлись в одном месте, у одной стены. И нет приступа, а есть не то вертеп, с небывалым представлением, не то что-то, чему и названья нет. Воевода Зубов подъехал, посмотрел:

— Фу, срамцы! Казаки, вы — не видали сроду, что ли? — и сплюнул, и отвернулся, хотя самому тоже хотелось посмотреть. Один казак ответил:

— Не то, чтобы совсем не видели, но где ж их столько-то сразу еще увидишь?

— А ну, айда со стен! — заорал воевода. — Щас стрелять будем!

— Смотря чем и как стрелять, — сказала Дашутка, зазывно вильнув коленками.

Воевода разинул рот. Даже борода затряслась. И подумал огорчительно, что он-то уже отстрелялся. Хотя, в такую-то красотку, можно бы и стрельнуть разок.

Пока шли все эти препирательства с бабами, Григорий быстро вывел всех мужиков наружу. С собой вынесли не только оружие и припасы боевые, но всё высиженное вино перелили в бурдюки и тоже вытащили через подземный ход. А бабы остались в Барбакане.

— Пусть, — сказал Григорий, — воеводе тоже нужен трофей, после все равно к нам прибегут. Нам — что? Не сотрется, не медный пятак…

Так кончился бой на реке Томе.