Читать книгу - "Крепостное право - Мария Баганова"

Александр Иванович Герцен выражался более образно: «У русского солдата одна воля – неволя, одна прогулка – побег, один ответ – спина и одно убеждение, что жизнь его, как медная пуговица, не имеющая срока, принадлежит казне».

Но все же рекрутская повинность работала и как социальный лифт: отслужив срок, солдат становился лично свободным, а мог и получить чин в случае отличной службы или за героизм на поле боя. Находились крестьяне, которые были доведены до крайней степени отчаяния произволом помещиков и с радостью шли на военную службу. Писатель А.Н. Радищев приводит слова крепостного крестьянина о рекрутчине: «Если бы, государь мой, с одной стороны поставлена была виселица, а с другой глубокая река и, стоя между двух гибелей, неминуемо бы должно было идти направо или налево, в петлю или в воду, что избрали бы вы, чего бы заставил желать рассудок и чувствительность? Я думаю, да и всякий другой избрал бы броситься в реку, в надежде, что, приплыв на другой брег, опасность уже минется. Никто не согласился бы испытать, тверда ли петля, своей шеею. Таков мой был случай. Трудна солдатская жизнь, но лучше петли. Хорошо бы и то, когда бы тем и конец был, но умирать томною смертью, под батожьем, под кошками, в кандалах, в погребе, нагу, босу, алчущу, жаждущу, при всегдашнем поругании; государь мой, хотя холопей считаете вы своим имением, нередко хуже скотов, но, к несчастию их горчайшему, они чувствительности не лишены. Вам удивительно, вижу я, слышать таковые слова в устах крестьянина; но, слышав их, для чего не удивляетесь жестокосердию своей собратии, дворян?»

Рекрутский набор поставлял государству «не одних только строевых солдат, но также тысячи мастеровых и рабочих всякого рода, – писал Константин Дмитриевич Кавелин, – даже простых сторожей на крепостном праве, т. е. с правом заставлять их работать, без всякого или почти без всякого вознаграждения, за черствый кусок хлеба, за самое скудное содержание. Ежегодно тысячи людей отрываются от промыслов, от занятий, от сколько-нибудь независимой жизни, чтобы потерять, почти навсегда, всякую тень гражданских прав и гражданской свободы». По словам Кавелина, «тысячи людей распределялись в денщики, в мастеровые на заводах и фабриках, в рабочие баталионы и роты, в писаря, в казенные типографии, в служительские команды, в множество рабочих должностей, которые не представляют и тени военного назначения. Они тоже остаются казенными крепостными наследственно».

Кто такие кантонисты

Историк и правовед Константин Дмитриевич Кавелин писал:

«Кантонисты, то есть новобранцы, это малолетние и несовершеннолетние сыновья нижних воинских чинов, сами принадлежавшие к военному званию, то есть к военному ведомству, и в силу своего происхождения обязанные к военной службе.

Трикраты счастливы они, если им доведется остаться до 17-ти или 20-ти лет где-нибудь в деревне и поступить на службу или в распоряжение начальства не с первой юности: по крайней мере они успеют сложиться физически. Но горе кантонистам, с детства поступающим в кантонистские школы и в разные выучки! Отданные в руки чиновников, они умирают толпами, а те из них, которые выдержат школу лишений и дурного обращения, созданную корыстолюбием, равнодушием или невежеством их начальства, возрастают без всякого нравственного образования, большею частью без всякого понятия о семействе и собственности, и выходят в жизнь безнравственными людьми, закаленными на всякое зло и достаточно обученными только для того, чтобы быть величайшими плутами и негодяями. После выучки (которую ни под каким видом нельзя назвать воспитанием) они распределяются в разные должности, мастерства, в технические заведения, в военные писаря, получая казенный паек, одежду и квартиру и самое ничтожное жалованье, и завися вполне, безотчетно, от своего начальства, которое нередко вгоняет их в гроб и работой, и неумеренными наказаниями. Дать военному писарю 300–400 розог – дело самое обыкновенное! Таким образом кантонист, поступивший на службу в какую бы то ни было нестроевую должность, есть вещь пишущая или работающая. Положение его безвыходно, безотрадно. Довольно сказать, что на капсюльное заведение, где постоянное обращение с ртутью убивает человека в 5, а по большей части в 8 лет, рабочие не нанимаются, а берутся из кантонистов! Нанимающийся, по крайней мере, идет на смерть добровольно, может хоть своему семейству выговорить какие-нибудь выгоды, а тут правительство осуждает людей на смерть – даром! Что мудреного, после всего сказанного, если из кантонистов почти всегда выходят самые отъявленные и бессовестные негодяи? Те из них, кои выдержат чистилище, т. е. лет 12 или 20 чуть-чуть не каторжной службы, становятся классными чиновниками[11] и поступают в разные мелкие должности, иные из них дослуживаются и до чинов покрупнее. Нетрудно себе представить, какие понятия и какую нравственность они приносят с собою в государственную службу».

Я.С. Башилов. Кантонист. 1892

Именно из кантонистов происходил революционер-народник Ипполит Никитич Мышкин (1848–1885). Это, без сомнения, был человек с надорванной психикой. Он родился в семье унтер-офицера и крепостной крестьянки в тот же год, когда умер его отец. В возрасте семи лет мальчика отдали в школу кантонистов. Принцип таких школ был жесток: девятерых забить – десятого выучить. Конечно, это до предела озлобило мальчика.

После окончания обучения Мышкин стал работать в Академии Генерального Штаба, затем стал стенографом при окружном суде в Москве. В 1873 году Ипполит Мышкин приобрел типографию, в которой стал выпускать антиправительственную литературу. Типографию разгромила полиция. Мышкин уехал в Швейцарию, потом вернулся и отправился в Сибирь, лелея безумный план освободить Чернышевского. Его арестовали и заключили в Петропавловскую крепость. Он постоянно скандалил с надзирателями, подвергался физическим наказаниям, потом бежал, но был схвачен… Несколько раз ему добавляли срок за участие во внутритюремных беспорядках. В конце 1884 года он бросил тарелкой в смотрителя тюрьмы, за что был предан военному суду и приговорен к смертной казни. Расстрелян 7 февраля 1885 года.

Лаврентий Авксентьевич Серяков

Именно из среды кантонистов происходил выдающийся русский гравер Лаврентий Авксентьевич Серяков, мастер ксилографии – гравюры на дереве. Его судьба – это пример того, как человек может выжить и остаться человеком, несмотря на самые тяжелые условия.

Серяков кардинально изменил взгляд на старинную гравировальную технику, считавшуюся лубочной, низкопробной. Благодаря его труду искусство гравюры на дереве заняло достойное место в ряду других видов искусства. За виртуозное мастерство Лаврентию Авксентьевичу Серякову было присуждено звание академика.

Серяков был рожден в одном из военных поселений, созданных по приказу графа Аракчеева. Военные поселения стали уродливым и неокупившимся проектом. Целью его было создание регулярной и малостоящей армии, но проект этот провалился, вызвав попутно целый ряд народных волнений.

Идея состояла в том, чтобы солдаты жили не в казармах, а в деревнях, подчиняющихся военному распорядку. По сигналу все должны были вставать, по сигналу принимать пищу, по сигналу заниматься теми или иными работами… Историк и правовед Кавелин писал об этом: «Нельзя без содрогания вспомнить, как образовались наши военные поселения: простых мужиков в один прекрасный день вдруг обстригли, обрили, одели по-военному и во всех подробностях домашнего и общественного быта подчинили военной дисциплине, военному начальству и военному суду! Страшный формализм, тупое, мелочное, несносное фельдфебельское педантство и казарменный наружный порядок и чистота, в применении к хозяйственным и административным делам, были бы смешны, если бы не были так притеснительны. Военные поселяне – это крепостные, военного ведомства. Вдобавок, их положение; бедственное и в материальном, и в нравственном отношении, никому, кроме чиновников и начальников, не приносит пользы: войско от него не выигрывает, а правительство положительно теряет, потому что обязано содержать многосложное и многочисленное управление, издержки на которое ничем не окупаются».

Крепостной мемуарист Александр Михайлович Никитенко видел такие военные поселения лишь со стороны, и они произвели на него жуткое впечатления. Он писал о волнениях, произошедших в селении Чугуево, где жили в основном казаки: «Когда до них дошла весть о намерении обратить их в военных поселенцев, между ними произошли смуты. Аракчеев, как известно, шутить не любил: в данном случае он явился настоящим палачом. Насчитывали более двадцати человек, насмерть загнанных сквозь строй. Других, забитых до полусмерти, было не счесть. Ужас как кошмар сдавил в своих когтях несчастных чугуевцев».

По приказу начальства поселенцев могли обязать сняться с места и отправиться в поход. В одном