Читать книгу - "Крепостное право - Мария Баганова"

редким явлением в больших городах, переполненных агентами царской полиции. Укрывательство беглых преследовалось законом очень строго: если какому-нибудь дворнику случалось пожалеть и впустить переночевать беспаспортного, то дворника сдавали в солдаты.

Даже простое общение с такими людьми могло быть сочтено укрывательством. Елизавета Водовозова вспоминала, как однажды во время прогулки с няней увидела, что из-под моста через овраг «стало выползать и приподниматься какое-то страшное существо, которое в первую минуту даже трудно было признать за человека: оборванные лохмотья, которыми он был прикрыт, волосы на голове, лицо – все представляло какой-то громадный ком грязи. Во всей фигуре этого несчастного выделялись только его глаза, бегающие из стороны в сторону, как у затравленного зверя, и рот, обрамленный гнойными струпьями. При нашем приближении он хотел заговорить, но издавал только гортанные звуки».

Девочка испугалась и убежала, но ее няня оказалась смелее и поговорила с несчастным. Оказалось, «что это был беглый из имения верст за тридцать от нас, что он хоронится от людей уже больше месяца, до ужаса оголодал и охолодал и теперь идет в город «заявиться», то есть отдаться в руки властям».

Добрая няня умоляла помещицу «дать ему возможность «силушки набраться», чтобы до города дотащиться». Помещица разрешила «взять из хозяйства все, что найдет необходимым», но только тайно, «иначе она будет в ответе за пристанодержательство»[9].

Однако сами помещики порой выдавали своим крепостным паспорта, чтобы те уходили зарабатывать и платили им больший оброк. Эти люди нанимались на мануфактуры, занимались кустарными ремеслами или вовсе становились кузнецами, плотниками и извозчиками, зачинали какое-то свое дело.

Крепостной, безвыездно проживавший в Петербурге десятки лет, должен был неизменно отсылать свой оброк на родину или относить деньги в столичную контору своего барина; иначе ему не выдавался паспорт, отсутствие которого или даже просрочка грозили арестом и высылкою, как беспаспортного, со всей семьей, по этапу, на родину.

Константин Дмитриевич Кавелин, внимательно изучавший данный вопрос, писал: «Оброки с крепостных, отпущенных по паспортам, у которых нет ни земли, ни тягла в господском имении, – безобразны. Один помещик, проживающий в Петербурге, берет с своих крестьян, торгующих по свидетельствам, ежегодно по 450 рублей серебром. С каждого; а сколько таких владельцев, которые берут с своих крестьян в год до 60 рублей серебром оброка. Такая повинность не имеет даже того, весьма любимого помещиками, оправдания, что она будто бы взимается за землю, которою пользуются крестьяне; ибо оброк с крепостных, живущих по паспортам, есть налог на труд, личная подать, часто до того неумеренная, что лишает крепостного всякой энергии, всякой охоты заняться чем бы то ни было. Один маляр, проживавший в Петербурге и плативший с братом своим в год 400 рублей ассигнациями оброку, жаловался на свою судьбу и на крепостную зависимость. Ему заметили: «Зато семья твоя не замерзнет, когда у тебя сгорит изба, барин построит новую». – «Это так, отвечал маляр, да я плачу барину по 200 рублей вот уже десять лет, а это – 2,000 рублей; останься эти деньги у меня в кармане, я бы четыре избы на них построил».

Порой помещики обирали отпущенных на заработки крепостных до нитки. Подсчитали, что крепостные, работавшие в Петербурге прислугой или извозчиками, отдавали своим господам примерно 70 процентов своего заработка. Один из петербуржцев вспоминал, что платил своему слуге 35 рублей в месяц, а тот был вынужден 25 рублей отдавать своему барину, оставляя себе только десять.

Кавелин приводит в пример одного работника кондитерской на Невском проспекте – крепостного человека. Он служил там в 1842 году. Хозяин заведения был им во всех отношениях доволен, но все же вынужден был уволить, так как после вычета из жалованья оброка бедняк не имел довольно денег, чтоб одеться прилично, как требовалось в столичной кондитерской.

Жена английского дипломата Блумфильда, жившая в Петербурге в начале 40-х годов, передавала, что нанятые в посольский дом слуги (русские крепостные) платили своим господам за право проживания в столице до двухсот рублей оброка. Мелкопоместные дворяне иногда сами старались подыскать своим «подданным» прибыльную работу, чтобы иметь возможность требовать с них удвоенный оброк. Даже образованные и просвещенные люди не гнушались подобным! Так, известный драматург, князь Александр Александрович Шаховской, имевший всего лишь 20 крепостных, устраивал их на службу в петербургский театр в качестве машинистов сцены, требуя с них за это усиленный оброк.

Ф.С. Журавлёв. Приезд извозчика на родину. 1868

Порой отпущенным на оброк крепостным везло, они богатели и могли выкупиться на волю – если помещик согласится.

Так начинались многие купеческие роды. Например, крепостной села Троицкого Чембарского уезда Степан Николаевич (1737 – ок. 1812) очень хорошо умел варить конфитюры из ягод и плодов. Он стал родоначальником фамилии Абрикосовых; по одной версии, это было измененное Оброкосов, то есть ходивший по оброку, по другой – фамилию ему дали за умение делать сладости из абрикосов.

Но помещик мог и не согласиться на выкуп. А мог взять деньги – и в последний момент отказать. А деньги не вернуть! Ведь по закону вся собственность крепостного считалась барской, и барин имел право всё отобрать.

Освоение Сибири и крепостничество

В 1760 году помещикам было разрешено ссылать крепостных в Сибирь. Так заселялся этот край. При этом барин получал компенсацию: 10–20 рублей за душу.

По закону, в Сибирь можно было послать только физически здоровых крепостных не старше 45 лет. Но это была теория. По факту туда часто отправляли старых и больных.

Опять же по закону помещик должен был вместе с мужем отправить и жену, а вот детей имел право оставить себе. Другие родственники тоже могли поехать за ссылаемым – но только с разрешения помещика. На деле крепостные отправлялись в Сибирь без жен, так что ссыльные вынуждены были на новом месте становиться двоеженцами, ибо без помощницы хозяйство вести было невозможно.

Надо сказать, ссылаемым давались подъемные деньги, одежда, лошадь, соха и топор, и на три года они освобождались от всех податей и повинностей, поэтому те, кто там все-таки выживал и приспосабливался, потом жили намного лучше, чем раньше.

Путешествовавший в 1722 году по Сибири академик Паллас нашел только в одной Тобольской губернии около двадцати тысяч крестьян, сосланных туда на поселение помещиками.

Рекрутчина

Особо тягостной и пугающей для крепостных была рекрутская повинность: из молодых крестьян набирали регулярную армию.

Барон Николай Егорович Врангель писал: «Тогда солдат служил тридцать пять лет[10], уходил из деревни почти юношей и возвращался дряхлым стариком. Служба была не службою, а хуже всякой каторги; от солдат требовали больше, чем нормальный человек может дать. «Забей трех, но поставь одного настоящего солдата» – таков был руководящий принцип начальства. И народ на отдачу в солдаты смотрел с ужасом, видел в назначенном в рекруты приговоренного к смерти и провожал его, как покойника».

Большинство крестьян испытывали настоящий ужас перед солдатской службой. Порой новобранцы пытались совершить самоубийство или бежать. Дабы избежать этого, их связывали, забивали в колодки, сажали под караул. А чтобы хоть немного утешить, давали напиваться допьяна.

Те, кто все же «удирал в беги», скрывались в лесах, канавах и в полуразвалившихся заброшенных постройках, а случалось – и лишали себя жизни. «На того, кому предназначалось быть рекрутом, немедленно надевали ручные и ножные кандалы и сажали в особую избу. Это делали для того, чтобы помешать ему наложить на себя руки или бежать», – вспоминала мемуаристка Елизавета Николаевна Водовозова.

До восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны крестьянин мог уйти в солдаты добровольно, но после 1742 года – только по распоряжению помещика. Таким образом военная служба превратилась в род наказания.

Дворянка Елизавета Водовозова, урожденная Цевловская, писала, что многие помещики отдавали в рекруты крестьян, чем-нибудь провинившихся перед ними. Она вспоминала, какие горестные сцены разыгрывались в усадьбе ее матери, когда объявляли новый набор и помещики должны были доставить в рекрутское присутствие известное количество рекрутов. «Тот из крестьян, на кого падал жребий, отбывал солдатчину в продолжение 25 лет, а в случае какой-либо провинности и всю жизнь, – следовательно, его надолго, а то и навсегда, отрывали от своего гнезда и хозяйства, от своей деревни, от жены, матери