Читать книгу - "Неоконченное путешествие - Перси Харрисон Фосетт"

Индейцы потрясающе стойки. Как-то раз ко мне пришел индеец с оторванной левой рукой; у него взорвался обрез — кусок проржавевшей газовой трубы, какие по необыкновенно дорогой цене продают в качестве ружей сборщикам каучука. Увидев, что рука висит на обрывках мышц, он отсек ее своим мачете и остановил кровь, сунув культю в горячее масло копайбы. Выздоровел он без всяких осложнений, и это позволяет думать, что распространенная здесь вера в лечебные свойства этого масла имеет свои основания. Это средство в здешних лесах часто употребляется для лечения открытых ран.

Заставить индейца вскрикнуть или как-либо проявить свои чувства, если он этого не хочет, вообще говоря, невозможно. Похоже на то, что индеец в состоянии выдержать какую угодно боль, и, несомненно, известную роль тут играет привычка жевать кока — сок этого растения притупляет нервные реакции. Все же я помню один случай в Сан-Карлосе, когда индеец не выдержал боли и катался по земле, истошно крича. Он объелся сухим, невареным рисом и запил его водой из реки. Я лично не знал, что следует делать в таких случаях, и ничем не мог помочь ему. Но товарищи индейца привязали его за кисти рук и лодыжки к четырем деревьям и начали буквально выковыривать из него рис с помощью железных крючьев! Индеец перенес этот курс лечения, он был способен даже поблагодарить своих друзей и в дальнейшем, смею уверить, стал более осторожен.

Индейцы привыкли к тому, что иногда пищи бывает мало, а иногда много. Когда еды много, они стремятся есть как можно больше, до тех пор, пока она не кончится, словно готовясь к последующему голодному периоду. Они могут поглотить невероятное количество пищи. На моих глазах восемь индейцев на реке Акри съедали пять свиней за один присест; однако и этот рекорд был побит в Сандии двумя любителями поесть, которые за пиршественным столом съели целую ламу, а ведь мяса у ламы почти столько же, сколько у осла!

Над здешними лесами иногда проносятся ураганы, которые могут оставить за собой след в несколько сот ярдов шириною и много миль длиною, создавая завалы из сваленных деревьев, ветвей и кустарника. Трудность расчистки дороги после такого урагана усугубляется нападениями муравьев и ос, разгневанных разрушением их гнезд. Один такой ураган обрушился на Сан-Карлос во время нашего там пребывания. Мы услышали ужасающий рев ливня и треск падающих деревьев, и вот он уже набросился на нас, ослепил и оглушил. Одна из хижин разлетелась на части и исчезла, у другой вывалилась стена. Крыша главного здания начала подниматься; однако все, кто был способен двигаться, уцепились за нее, между тем как другие перебрасывали через крышу веревки и наваливали на нее большие камни. Затем, взревев напоследок, ураган пронесся дальше, и мы слышали, как он с грохотом прокладывал себе дорогу в лесу.

Биолог прибыл с Мэнли в конце сентября. Он был страшно разочарован, узнав, каким образом нам предстояло передвигаться, так как рассчитывал совершить путешествие с полным комфортом, со справочниками, ящиками для коллекций и так далее, а вместо того ему предложили взвалить на спину все, что ему необходимо, плюс часть продуктов и инструментов. Мулы не могли идти дальше, поэтому все, что нужно было взять, приходилось нести на себе.

Путь к барраке Марте был особенно тяжелым из-за поваленного штормом леса; во многих местах ноги по колена увязали в грязи. Мало-помалу биолог начал выбрасывать вещи из своей поклажи, пока не выкинул все, за исключением еды, лупы и гамака. Мы не несли ничего лишнего, и я запротестовал.

— Я знаю, что носить на себе вещи тяжело, — увещевал я его, — но через несколько дней вы привыкнете. Все, что вы сейчас выкидываете, обязательно понадобится впоследствии.

— Только не мне, — ответил он. — Мне эти вещи не нужны.

Я пожал плечами. Возможно, он настолько закален, что действительно обойдется без них.

Словно в назидание биологу мимо нас прошла вереница изнуренных сборщиков каучука — это были индейцы с Альтиплано. Каждый нес 150 фунтов каучука для Сан-Карлоса. Некоторые из них были больны сехтити — разновидностью проказы, распространенной в этих местах и в юнгас (теплых горных долинах). На коже у них были гноящиеся болячки и мягкие наросты. Они несли вьюки примерно втрое тяжелее наших и все-таки, хотя и больные, продолжали свой путь.

Опасаясь лихорадки, обычно свирепствовавшей в барраке Марте, мы обошли ее кругом, переночевали в лесу и на следующий день прошли напрямик к реке Хит. Индейцы из Сан-Карлоса не хотели идти дальше реки; они донесли наши вещи и припасы до берега, свалили их в кучу и ушли обратно.

Мы построили две бальсы и поплыли вниз по течению — Мэнли и я на одной, Костин и биолог на другой. Вскоре появились наши старые друзья, индейцы племени эчока; они были рады снова видеть нас и принесли нам бананы и маис.

Биолог с недоверием отнесся к дикарям, но переменил о них свое мнение, после того как их мастерское вмешательство избавило его от сутуту, проникших ему под кожу. Он почему-то особенно нравился этим отвратительным существам и терпел от них постоянные муки.

— Почему бы вам не остановиться на этом и не вернуться обратно? — спросил я его. — Ведь мы только вышли в путь, и наше путешествие будет гораздо тяжелее всего того, что вам уже довелось испытать.

Его ответ наполнил меня недобрыми предчувствиями, но я восхитился его отвагой.

— Это не по мне, — сказал он, — я пришел сюда не для того, чтобы возвращаться!

Казалось, каждого из нас осаждал один определенный вид насекомого. У биолога это были сутуту, у меня — осы, у Костина — чудовищные муравьи тукандера в полтора дюйма длиной. Однажды утром Костин в присутствии эчока дал нам спектакль: надев один свой сапог, он вдруг словно сошел с ума — затанцевал, завопил и забегал на месте. В конце концов он сел, сорвал с себя сапог и выставил на всеобщее обозрение свой большой палец, в конец которого острыми, как кусачки, челюстями вцепился муравей тукандера. Эчока поначалу встревожились, а потом так и покатились со смеху. Они качались, схватившись за животы, катались по земле, шлепали друг друга по спинам и заново принимались хохотать, словно это буйное развлечение было устроено специально для них. После они часто давали понять знаками и смехом, чтобы Костин повторил представление, и даже предлагали положить живого муравья тукандера в его сапог!

Глава четырнадцатая

На перепутье