Читать книгу - "Моя жизнь среди индейцев - Джеймс Уиллард Шульц"

сплошь самки с детенышами и только один двухлетний самец. Я навел на него ружье – он стоял почти рядом, боком ко мне, – и для верности опер ствол на ближайший сук. Я прицелился очень хорошо, прямо в сердце, и выстрелил. Не знаю, куда полетела пуля, но в барана она не попала, так как мы не нашли шерсти или крови ни там, где он стоял, ни дальше по следу. После выстрела дым повис передо мной облачком, а когда оно рассеялось, я увидел, как животные скрылись в лесу ниже по склону. Я очень удивился, что даже не попал в барана, хотя целился долго и тщательно.

«Должно быть, ты его ранил, – сказала жена, – пойдем. Вероятно, мы найдем его мертвым далеко впереди».

Мы пошли по следу вниз, в лес. Идти было легко, так как копыта барана оставляли отпечатки, расставленные шире, чем у остальных. Но мы не видели никаких признаков того, что зверь ранен. Тогда мы с женой снова взобрались на вершину и сели на краю голых скал, под низкой сосной. Я думал, что, возможно, подойдут еще горные бараны, если мы подождем здесь немного. Но они не появлялись, хотя мы просидели далеко за полдень. Мы уже собирались уходить, когда появился крупный скунс. Он пробирался между камней, принюхивался, втягивая носом воздух, иногда взбирался на большой камень, чтобы осмотреться. Скунс был очень красивым, шерсть его блестела на солнце. Вскоре он приблизился, и когда зверек снова взобрался на камень, я застрелил его. Он свалился с камня и почти не дергался. Я велел жене осторожно снять с него шкуру.

Я знал, что ты, друг, с радостью присоединишь ее к тем, которые добыл прошлой зимой. Жена пообещала, что выделает шкуру до мягкости и мы ее тебе подарим. Вот тут‐то и начались неприятности. Нож соскользнул, и жена порезала себе руку, не успев снять шкуру и наполовину; пришлось мне заканчивать работу. Потом мы отправились домой. Добравшись до наших лошадей, я привязал шкуру сзади к седлу и сел верхом. Лошадь стояла носом против ветра, но когда я повернул ее, она впервые почуяла запах скунса и так испугалась, что взбесилась, захрапела и сделала большой скачок вниз по склону. Когда она коснулась земли, я от толчка упал спиной прямо на кучу камней. Мне казалось, что я сломался пополам. Лошадь продолжала нестись скачками, брыкаясь и всхрапывая, налетела прямо на кучу больших камней, попала передней ногой между них и сломала ее. Как только я отдышался и смог ходить, жена отыскала мое ружье, и мне пришлось спуститься и пристрелить лошадь. Домой мы вернулись поздно, потому что ехали вдвоем на другой лошади, на которую пришлось еще навьючить мое седло и прочие вещи. Одно теперь мы знали: убить животное на цветных скалах – значит навлечь на себя несчастье. Возможно, если бы я еще убил и самок горных баранов, то действительно сломал бы себе спину, когда лошадь меня сбросила.

Только через несколько дней я оправился от ушибов, полученных при падении. Жена моя не могла выделать шкуру скунса из-за пореза на руке и поручила работу одной вдове. На следующий день старуха принесла шкуру обратно. «Заберите ее, – потребовала она. – Мне всю ночь было нехорошо: снилось, что прибежал скунс и пытается укусить меня. У этой шкуры дурная сила. Я ее не буду дубить».

Ты знаешь старую Женщину-Бобра? Да? Так вот, мы отдали шкуру ей. Она заявила, что не боится скунсов, что ее магия сильнее скунсовой, забрала шкуру к себе в палатку и взялась за работу: счистила мясо, намазала шкуру печенью и мозгами, скатала и отложила на два-три дня. Когда шкура как следует пропиталась смесью, Женщина-Бобр очистила ее и стала сушить, перекинув через шнур из сухожилий, и внезапно на короткое время упала мертвой. Когда старуха вернулась к жизни, рот ее был перекошен на одну сторону, и она едва могла говорить. В таком состоянии Женщина-Бобр пробыла почти четыре ночи. Разумеется, шкура вернулась к нам. Порез на руке у жены зажил, она принялась за работу и окончила дубление без всяких приключений.

Позавчера мы отправились сюда. Жена уложила шкуру с другими вещами на лошадь, которая везла покров палатки. Вечером, когда мы располагались лагерем на ночь, оказалось, что шкура исчезла. Все остальное, что жена уложила во вьюк, оказалось на месте, пропала только шкура скунса. Пока мы рассуждали, как это могло случиться, подъехал какой‐то юноша и швырнул нам злополучную шкуру. «Я нашел ее на тропе», – сказал он.

Ты видишь, у этой шкуры дурная магическая сила. Я говорил, что собираюсь подарить шкуру тебе, и вот дарю ее. Но я также предупредил, какое зло она причинила, и не буду осуждать тебя, если ты бросишь шкуру в огонь или как‐нибудь иначе с ней разделаешься. Прошу тебя только избавить нас от нее.

Конечно, я взял шкуру. Впоследствии она пошла на изготовление очень красивого мехового ковра: середину его занимала медвежья шкура, а кайму – шкуры шести скунсов.

Наутро, задолго до того как начали разбирать палатки, мы с Нэтаки уже сидели в седле и направлялись домой. Ночью было очень тепло. Вскоре после нашего отъезда из лагеря с севера задул слабый ветер, холодный и сырой, несший сильный запах горящей травы. Мы хорошо знали, что это означает: такой запах всегда предвещает бурю с севера.

– Делающий Холод близко, – сказала Нэтаки, – поспешим!

Оглянувшись, мы увидели, что холмы Суитграсс-Хиллс окутаны густым белым туманом, который разливается к югу с невероятной быстротой. Скоро нас настигло и окружило такое густое облако, что мы не могли видеть на сто ярдов вперед. Пот на лошадях моментально замерз, воздух наполнился мельчайшими частицами изморози. Уши щипало, и мы завязали их платками. Бесполезно было пытаться разглядеть дорогу к реке. Мы отпустили поводья и продолжали ехать. Домой мы вернулись еще до полудня. Ветер все усиливался, туман исчез, но вместо него повалил снег. Настала зима.

Вскоре начали поступать бизоньи шкуры первого сорта. У нас теперь было много дел; мы выменивали шкуры на товары и спиртное. При торговле мы пользовались для удобства медными марками; каждая марка заменяла доллар. Индеец, принесший шкуры бизона на продажу, важно входил в лавку; за ним следовала его жена или несколько жен, несших шкуры. Как правило, пока мы рассматривали шкуры и отсчитывали марки, глава семьи стоял в некотором отдалении, молчаливый и прямой, завернувшись в плащ или одеяло, частично закрывающее лицо.

Если индеец не нуждался в ружье или другой дорогой