Читать книгу - "Штрафбат смертников. За НЕправое дело - Расс Шнайдер"

— Михаил… — выдохнула она, и ее обнаженные руки сплелись у него на затылке. Девушка, проведя ладонью по волосам Эрнста, прижала к себе его голову…

…Проснувшись, Дойчман быстро взглянул на часы. Было без нескольких минут шесть.

— Скоро уже надо будет идти, — сказал он.

— Когда? — спросила Таня.

— Через час.

— Тебе обязательно нужно идти?

— Ну конечно, а как же еще? Если я останусь здесь, меня мигом хватятся и найдут.

— Оставайся здесь… Я… я спрячу тебя… Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь… Пока не наступит мир.

Девушка вцепилась в рукав Эрнста, не желая отпускать его от себя, словно это была их последняя в жизни встреча.

— Я люблю тебя… Люблю! — страстно шептала она. — Люблю больше жизни, ты самый дорогой для меня человек, ты мне дороже России, дороже матери, отца, дороже всех, всех, всех… Не знаю, что со мной творится, не понимаю… Но я так, так люблю тебя!

Дойчман, пораженный этим всплеском чувств, не в силах был вымолвить ни слова, а Таня продолжала говорить, она рассказывала ему о том, что она словно перенеслась в будущее, в котором места не было ни ей, ни ему, да и не могло быть: в чем в чем, но в этом Дойчман не сомневался ни на минуту.

— Когда кончится война, мы будем жить, Михаил, я пойду за тобой куда угодно… Да, я люблю свою Родину, но теперь моей Родиной стал ты, ты стал для меня всем на свете, всем на свете…

Когда Дойчман, собираясь уходить, стал одеваться, события нескольких минувших часов показались ему грезами, сном, долгим и прекрасным. Этого не могло быть. Это было сновидение, и стоит ему пробудиться, как все станет на свои места: штрафбат, Обермайер, Крюль, Шванеке, Видек, изувеченные окровавленные обрубки тел и вечный страх погибнуть. А все остальное — сны, иной раз посещающие солдата, когда он ненароком прикорнет в грязном сыром окопе или землянке, пока вокруг вновь не забушует смерть и не пробудит его. Реальностью были мысли о Юлии, об их с ней прошлом, хотя временами они уносились вдаль, и в такие минуты Дойчману казалось, что ничего этого не было вовсе, как не было, не могло быть минувшей ночи.

Таня заварила чай. Завтракали они молча, каждый был погружен в раздумья. И все же Дойчман понимал, что и он, и Таня думают сейчас об одном и том же: о близости, той степени абсолютной близости, которая только может возникнуть между двумя людьми. Может, оттого, что и для них с Таней настоящее воплощалось лишь в мгновениях, которым не было места в будущем? Может, оттого, что оба пытались втиснуть упущенное в прошлом и невозможное в будущем счастье в эту одну–единственную ночь и серое, едва брезжившее за окном утро?

— Ешь, Михаил, — услышал он.

Подняв голову, он увидел, как Таня улыбается ему, эта обычная фраза вместила в себя целый мир любви и стремление всю себя без остатка отдать ему.

Сергей Павлович Деньков, толкнув дверь, вошел в хату. Ни Эрнст, ни Таня не слышали, как он подошел. Его шапка, мех полушубка, брови побелели от инея. Захлопнув ногой дверь, он молча пустым взглядом уставился на сидевших за столом Таню и Дойчмана. Не отрывая от них взора, он стянул с головы меховую шапку и бросил ее на табурет. Потом улыбнулся, и у Дойчмана от этой улыбки похолодела спина: это была улыбка человека, которому явно не до улыбок, злая, ожесточенная, угрожающая.

— Доброе утро, — помедлив, произнес Дойчман.

— Доброе утро, — с сильным акцентом хрипло ответил пришедший Сергей.

Он смерил взглядом Эрнста — ни погон, ни знаков различия, ни оружия. Сразу после прибытия этого непонятного батальона в Оршу он радировал об этом в Москву и получил ответ: мол, речь идет о батальоне штрафников. Сергею были известны аналогичные подразделения Красной Армии. Они рекрутировались из отъявленных негодяев: преступников, убийц, врагов социализма. В мирное время они валили вековые деревья в сибирской тайге, работали на шахтах. Когда пришла война, им доверили защищать Родину, если, конечно, у них еще оставались силы держать оружие.

Посмотрев на Таню, он увидел лишь ее горящие глаза на побледневшем лице. Их взгляд объяснил Сергею все. Заметив темные круги под ними, он лишь горько усмехнулся в душе. Тут уже вопросы были неуместны — он понял, что между ними произошло…

Таня поднялась.

— Это Сергей, — ломким, придушенным голосом, едва слышно произнесла она. — Он крестьянин, живет в Бабиничах.

И тут же, повернувшись к Сергею, произнесла чуть громче:

— Это Михаил.

Сергей какое–то время молча продолжал смотреть на нее, а потом буднично, без эмоций бросил ей, не заботясь о том, что сидевший тут же «Михаил» поймет:

— Сучка ты!

И тут же, круто повернувшись, шагнул к двери. Дойчман вскочил. Растерянность первых секунд миновала.

— Стой! — решительно произнес он.

Это был уже не робкий, застенчивый и беспомощный Эрнст Дойчман, каким его знали все, в том числе и Таня. Неторопливо обойдя стол, он остановился перед Сергеем, холодно взиравшим на него.

— Чего надо? — недружелюбно бросил Сергей.

— Кто ты такой? — спросил его Дойчман.

Тот ухмыльнулся.

— Чего надо? — повторил он.

— Ты где живешь?

— В лесу, — медленно произнес в ответ Сергей.

— Так я и знал, — тихо сказал Дойчман.

— Что ты знал?

— Значит, ты…

— Что ты знал? — упрямо допытывался Деньков.

Секунду или две оба молча приглядывались друг к другу, потом Сергей кивнул:

— Да. Я — партизан.

Дойчман услышал, как стоявшая за его спиной Таня негромко ахнула, но поворачиваться не стал. Он неотрывно глядел в глаза Сергею, тот не отводил взора. Как же так? Этот неведомо откуда взявшийся русский открыто признался ему, немецкому солдату, в том, что на самом деле партизан. Что за история здесь разыгрывалась? И где — в немецком тылу? А может, все было вообще не так, как представлял себе Дойчман? А может, его заманивали в ловушку? Кто знает, может, он явился сюда не один, может, у дверей ждали сигнала еще с десяток товарищей Сергея? Нет, такого быть не могло — со стороны Днепра доносился грохот: саперы приступили к подрыву сковавшего реку льда. Занималось утро, оживлялось движение на мосту — глухо постукивая колесами по бревнам, двигались колонны войскового подвоза. С наступлением дня немецкие солдаты были повсюду. А перед ним стоял партизан, и, похоже, присутствие немцев его нисколько не пугало.

— Я — офицер Красной Армии, — пояснил Сергей.

И, помолчав, так и не дождавшись реакции Дойчмана, вдруг заговорил на безупречном немецком:

— Дело в том, что я пришел к Тане. Она — моя невеста. И вот я прихожу сюда и убеждаюсь, что эта верная мне девушка повела себя, как последняя сучка. Я с вами сражаюсь, а она…