Читать книгу - "28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов"

ряде случаев уже не было новых оборонительных полос. А те, что встречались, были распложены фронтом на восток, и наши части спокойно шли на север мимо них и между ними, но лишь до внешнего обвода, опоясывающего весь Берлин».

Это был звездный час Конева и болезненный удар по самолюбию Жукова. В своих мемуарах Конев откровенно напишет: «Вспоминая это время, должен сказать, что наши отношения с Георгием Константиновичем Жуковым в то время из-за Берлинской операции были крайне обострены. Обострены до предела, и Сталину не раз приходилось нас мирить. Об этом свидетельствует и то, что Ставка неоднократно изменяла разграничительную линию между нашими фронтами в битве за Берлин, она все время отклонялась к западу, чтобы большая часть Берлина вошла в зону действий 1-го Белорусского фронта…

Известно, что Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина».

Георгий Константинович Жуков, отдавая дань успехам 1-го Украинского фронта, сухо замечал: «Как и ожидалось, на направлении его удара оборона противника была слабая, что и позволило с утра 17 апреля ввести там в дело обе танковые армии».

Тогда и в последующие годы Жуков мысленно много раз возвращался к событиям тех дней и размышлял о том, что было не так в действиях командования 1-го Белорусского. И приходил к выводам: «Ошибок не было. Однако следует признать, что нами была допущена оплошность, которая затянула сражение при прорыве тактической зоны на один-два дня.

При подготовке операции мы несколько недооценили сложность характера местности в районе Зееловских высот, где противник имел возможность организовать труднопреодолимую оборону. Находясь в 10–12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко врывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник мог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбардировок авиации…

Вину за недоработку вопроса прежде всего я должен взять на себя. Думаю, что если не публично, то в размышлениях наедине с самим собой ответственность за недостаточную готовность к взятию Зееловских высот в армейском масштабе возьмут на себя и соответствующие командующие армиями и командующий артиллерией фронта В. И. Казаков».

Утром Зееловские высоты были взяты. «Однако и 18 апреля, – писал Жуков, – противник все еще пытался остановить продвижение наших войск, бросая навстречу им свои наличные резервы и даже части, снятые с обороны Берлина… В первые дни сражений танковые армии 1-го Белорусского фронта не имели никакой возможности вырваться вперед. Им пришлось драться в тесном взаимодействии с общевойсковыми армиями. Несколько успешнее действовала 2-я гвардейская танковая армия генерала С. И. Богданова совместно с 3-й и 5-й ударными армиями». Это были армии генералов Кузнецова и Берзарина.

Давид Самойлов ехал вслед за войсками 1-го Белорусского в Нойхарденберг, где должен был находиться его штарм (штаб армии): «Поле жестокого боя. На много километров ни одного живого места, перепаханная земля, разбитые дома. Много подбитых танков. Запах трупов и битых кирпичей да едкая пыль… Вот “настоящая Германия”. Как она пуста!

Над Нойхарденбергом воздушный бой. Небо гудит от самолетов… В Нойхарденберг не проедешь: на шоссе и на улицах в четыре ряда стоят грузовики, тягачи с тяжелыми пушками, обозы.

Здесь никто ничего не знает. Все это вместе под звуки гремящего где-то боя создает впечатление безнадежной неразберихи и бессмысленности. Однако люди у машин спокойны, одни смеются, другие спят. Ходят неспешно чистенькие штабные офицеры. Улыбаются связистки.

И вскоре начинает казаться, что так оно и нужно, что ничего особенного нет».

На фасадах домов то там, то тут большими буквами надписи: «Berlin bieibt Deutsch» – «Берлин останется немецким»…

Бои шли днем и ночью. «Гром сражения ночью слышался грознее, не разбавленный дневными звуками и голосами». Вечером в уже оставленном жителями доме Самойлову попался свежий номер гитлеровского официоза «Фелькишер Беобахтер». Германская почта безупречно работала до последнего. «В этой газете я увидел статью “Сталин подделывается под гуманность” – геббельсовский комментарий к знаменитой статье Александрова, тогдашнего руководителя нашей пропаганды, где критиковалась позиция Эренбурга “Убей немца!” – и по-новому трактовался вопрос об ответственности немецкой нации за войну». Самойлов делился своими ощущениями по этому поводу: «“Разъяснение”… как бы отменяло предыдущий ясный взгляд. Армия, однако, понимала политическую подоплеку этих высказываний. Ее эмоциональное состояние и нравственные понятия не могли принять помилования и амнистии народу, который принес столько несчастий России».

Запустив военную машину на окончательное сокрушение гитлеровской Германии, Сталин 18 апреля вновь нашел время для дипломатии.

Он отреагировал на письмо Черчилля о том, что глава польского эмигрантского правительства Миколайчик якобы встал на путь исправления. «Заявление Миколайчика представляет, конечно, большой шаг вперед, но неясно, признает ли Миколайчик также ту часть решений Крымской конференции, которая касается восточных границ Польши». Британский премьер поспешил уверить: «С момента получения Вашего послания определенные данные совершенно убедили меня в том, что г-н Миколайчик принимает крымские решения в целом, включая и ту часть, которая касается восточных границ Польши».

И в тот же день Сталин наконец-то дождался первого послания от Трумэна. Диалог начинался куда как многообещающе. Если вы полагаете, что это было выражение благодарности за соболезнования по поводу кончины Рузвельта, то вы в очередной раз ошибаетесь. Это было заявление Трумэна (аналогичное пришедшему в тот же день посланию от Черчилля), которое начиналось следующими словами: «Мы посылаем этот совместный ответ на Ваше послание от 7 апреля относительно переговоров по польскому вопросу для внесения большей ясности в это дело и с тем, чтобы не было недоразумений в связи с нашей позицией по этому вопросу. Правительства Британии и Соединенных Штатов самым искренним образом старались действовать конструктивно и справедливо в своем подходе к вопросу и будут впредь поступать так же».

Ниже говорилось: «Совершенно неожиданным является Ваше утверждение о том, что теперешнее правительство, функционирующее в Варшаве, в какой-либо степени было игнорировано во время этих переговоров… В действительности спорный вопрос между нами заключается в том, имеет или не имеет право Варшавское правительство налагать вето на отдельные кандидатуры для участия в совещании. По нашему мнению, такого толкования нельзя найти в крымском решении… Поэтому мы представляем Вашему вниманию следующие предложения для того, чтобы предотвратить крушение, со всеми неисчислимыми последствиями, наших усилий разрешить польский вопрос».

А далее и Трумэн, и Черчилль прилагали одинаковый поименный список лиц, которые должны были участвовать в переговорах о составе нового польского правительства, в котором действовавшую власть должны были представлять трое, а устраивавших запад политиков – семеро. «Мы не считаем, что мы можем согласиться на любую форму для определения состава нового Правительства Национального Единства до совещания с польскими деятелями,