Читать книгу - "Ошибка Перикла - Иван Аврамов"

Это с одной стороны. А с другой… Нет, нельзя недооценивать соперника. У Перикла сильнейший флот, чем совсем не может похвастаться Архидам, у Перикла много, чересчур много денег, тогда как у Спарты казна пуста, у Перикла, в конце концов, тоже много союзников и, если честно, Афины не оскудели храбрыми воинами…

Так, в раздумьях, царь и не заметил, что вот-вот заговорят коринфяне. Мудрый Сфенелаид, как опытный виночерпий, что напоследок попотчует участников пиршества самым лучшим и крепким вином, наконец-то выпустит льва из клетки, при одном виде коего присутствующие потянутся к рукояткам мечей. Коринфяне, хитрые и изворотливые, сейчас озлоблены как никогда. Долгое время они пытались стоять на двух якорях.^[143]Будучи в теснейшем союзе со Спартой, предпочитали не портить отношений и с Афинами. Понять их, конечно, можно. Для Коринфа держать на приколе свой многочисленный торговый флот смерти подобно, он, чуть ли не единственный из пелопоннесцев имеющий выход к морю и строящий на этом свое благосостояние, предпочитал мириться с афинянами, безраздельно господствующими на море. Ссориться с ними — значит обречь себя на нищету. Главный «лабаз» Эллады, ее самый набитый «склад», куда свозятся все заморские товары, тотчас оскудеет. Коринф — город достатка и веселья превратится в город прозябания и уныния. Беспечные гетеры, прочие продажные женщины, которых хоть пруд пруди, упорхнут из него, как бабочки, которым нужен зеленый цветущий луг. Софокл подметил верно: «Деревья, которые гнутся, сберегают свои ветки». Всему, однако, есть предел. Потидея переполнила чашу терпения коринфян, которые, собственно, и подговорили могущественных лакедемонян созвать апеллу.

— Вы, спартанцы, у коих на виду каждый человек, привыкли верить друг другу, но к тем, кто жалуется на чинимые ему притеснения, относитесь с подозрением, — тысячеглазая толпа молча выдерживала немигающий огненный взгляд коринфянина Хрисида. — Разве для эллинов большая тайна в том, какие преступные деяния творят афиняне? Под их натиском пала Керкира, сейчас осаждена Потидея, и не мне вам говорить, что тот, кто овладеет ею, получит заодно власть над фракийским побережьем. А свободные города, среди которых есть даже ваши собственные союзники, вместе с афинянами порабощаете и вы. — Апелла исторгла многоголосый крик недоумения и возмущения, перешедший в открытую угрозу коринфянину, которому, однако, выдержка не изменила ни на йоту. Узкие немигающие глаза его смотрели в одну и ту же точку, теперь уж поверх голов разъяренных спартанцев. — Да-да, вы отнимаете свободу у ваших же друзей. И потому лишь, что покорно закрываете глаза на бесчинства афинян. Как и ранее, вы, освободившие Элладу от мидийцев, сквозь пальцы смотрели на усиление Афин — они укрепили свой полис, построили «Длинные стены».

Архидам прервал посла коринфян:

— Стоит ли, достопочтенный Хрисид, так преувеличивать значение этих «Длинных стен»? Наш Ликург, ты знаешь, как мы его чтим, утверждал иное: «Если город укреплен людьми, а не кирпичами, то у него есть стены!»

Хрисид в знак согласия склонил голову.

— Это так, великий царь, — мне ли оспаривать Ликурга-законодателя? И все же мы хотим вам напомнить: Перикл постоянно, шаг за шагом, теснит своих соседей, с каждым днем наращивает силу и мощь. Неужели вы одернете его тогда, когда он многократно станет сильнее? Впору подумать, что вам неведом такой народ, как афиняне, с которыми рано или поздно, но вам предстоит сразиться. Знайте — они непохожи на вас.

Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумку и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы — медлительны. Они странники, вы — домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом… Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его.^[144]

Коринфянин уже не льстил спартанцам, а, напротив, больно задевал их самолюбие, но самые умные понимали, что он говорит правду. Последние слова Хрисида были выслушаны в полной тишине:

— Положите же конец вашему долготерпению! Честь Спарты будет спасена, если она поможет Потидее и всем тем, кто просит у вас защиты и покровительства. Не откладывайте вторжения в Аттику сегодня — завтра уже будет поздно. Всемогущие боги лишь одобрят это решение. Получив от вас отказ, мы будем вынуждены устремить наши взоры в другую сторону. И никто не обвинит нас в нечестивости или вероломстве. Виноват не тот, кто, будучи не услышанным, хватается за первую попавшую под руку соломинку, а тот, кто может, но не хочет помочь.

Наверное, это был звездный час Хрисида — апелла хранила мертвое молчание, лишь усиливающийся ветер доносил тревожный, нарастающий шелест тростниковых зарослей с берегов Еврота. Этой вот тишиной воспользовались афинские послы, которые прибыли в Спарту совсем по другой надобности, но, прознав, по какому поводу созвано здесь народное собрание, тут же поспешили на него, заручась согласием, что смогут высказаться и они. Теперь вот настал их черед — когда злость на площади сгустилась так же плотно, как на небе грозовые облака. Архидаму даже стало жаль Перикловых посланцев — иногда молчаливая вражда переносится гораздо тяжелее, нежели открытый бой.

— Оправдываться мы не собираемся, ведь ваше собрание — это не суд, — сказали афиняне. — Но кое о чем напомнить просто обязаны. Разве не афиняне первыми наголову разбили Мидийца при Марафоне? И разве не они сообща с другими эллинами хорошенько проучили его в Саламинской битве? Ужели Эллада поторопилась забыть о Фемистокле, благодаря которому пришел успех, ужели станет кто отрицать, что две трети из четырехсот кораблей ушли в бой из наших гаваней? Да, мы сами построили нашу великую державу, ни у кого не отняв ни клочка земли. Слабый тянется к сильному — так уж устроен мир. Не Афины попросились к кому-то в союзники, а те кто-то — к нам. Когда народом правит тиран, все, самое плохое и жестокосердное, воспринимается людьми как должное, но если равные имеют дело с равными, любая досадная мелочь воспринимается как кровная обида. Среди равных всегда есть кто-то первый, который и скрепляет собою весь союз, иначе он тотчас рассыпется. Всем, кто находится сейчас здесь, ведомо, что в жизни иной раз приходится чем-то поступаться. Согласитесь вы или нет, но, окажись наши союзники под властью свирепого Мидянина, они покорно молчали бы, снося терпеливо все, что он бы не причинил. Наше же справедливое верховенство заставляет некоторых друзей наших шумно роптать из-за мнимых обид. И ничего не изменилось бы, и не изменится, если, скажем, вы одолеете нас и займете наше место. Нет такого правителя, которым бы были довольны все его подданные. Если вы, спартанцы, послушаетесь голоса здравого рассудка, он скажет вам: не торопитесь принимать необдуманное решение, не берите в руки оружие. Ни тот, кто начинает, ни тот, кто защищается, не ведает, каким окажется исход. В конце концов, разногласия можно уладить посредством третейского суда. А если все-таки пойдете на нас, знайте — наши руки тоже привыкли к оружию.