Читать книгу - "Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский"

— Погодь, погодь, Скубент, ладило б тебя на осину! Ты чего, раззевай, закуликал? Нету никакой нашей с Куренком вины, что не можем сейчас навести тебя на попрыгунов.

— Отчего же? — ехидно поинтересовался Борис, постукивая вычищенными у парикмахера ногтями по столу. — Что произошло с такими выдающимися фартовыми?

— Драпанули попрыгуны с Питера, чтоб мне на фи-наре поторочать. Раздуй меня горой, коли вру! — Ва-тошный торжественно поднял оковалок руки и медленно перекрестился.

Ревский всмотрелся в его лицо.

— Это нетрудно проверить. Ежели в ближайшие дни не будет нового ограбления с замороженными, твоя правда. А чего ж это надумали скрыться живые упокойнички?

Филька налил себе водки. Проглотил ее, крякнул, сплюнул и ответил:

— Должно, сильно обложили их ваша ЧеКа да уголовка. Точно ничего не ведаю, а охтинские выжиги по пьяному делу звонили, что учуяли подземным нюхом попрыгуны эти, что смертно встали им на след.

— Каким это «подземным нюхом»?

Вор пренебрежительно взглянул на него, сплюнул и неторопливо закурил. Потом заговорил едва ли не нравоучительно:

— Вот и кликуха твоя — Скубент, а малограмотный. Аль не слыхивал ты, что попрыгуны не простые фартовые? У них и девка-полудница есть, красавица писаная.

Что-о? — воззрился на него Ревский. — Ты мне еще о Покатигорошке расскажи, слыхал уже эту галиматью.

— А слыхал — чего открыл зевло? Эх, барин, а еще в полиции. Ну, разве ж тебе невдомек, откудова ихняя неуловимость?

— Значит, это заправляли полевики, демоны в человечьем обличье?

Снова перекрестился Филя и строго заметил:

— Уймись, Скубент. Не поминай врага нечистого, это тебе не фараоны старорежимные и не нынешние комиссаришки. Я шутить об них с тобой не стану, ладило б тебя на осину.

Так ни с чем и отбыл двойной агент Ревский с Лиговки.

СУХАРЕВКА И ПОПРЫГУНЧИКИ

Глава первая

Наконец Орловский получил депешу от Дзержинского, который в ответ на его последнее донесение приглашал в Москву и указывал, чтобы на Лубянке петроградский комиссар по всем вопросам обращался к члену Коллегии и заместителю председателя ВЧК товарищу Якову Христофоровичу Петерсу.

Готовясь к встрече с тем, по дороге в столицу белый резидент вспоминал все, что знал об этом странном чекисте.

Латышу Якову Петерсу было 32 года, на родине он принадлежал к большевистской группировке Латышской социал-демократической партии, в 1907 году был арестован. Отсидев полтора года в тюрьме, Петерс скрылся в Лондон. Там он женился на англичанке и работал гладильщиком в фирме, торгующей подержанным платьем, хорошо освоил английский язык. Вскоре вокруг него сложилась группа членов латышского социал-демократического лондонского клуба, которая увлеклась «эксами» в духе таких же грузинских грабителей их партийного коллеги Сталина. Петерс с десятком подручных нападал на ювелирные магазины и банки, их ограбление на Сидней-стрит в 1909 году по отчаянности вошло в криминальную историю Англии.

К 1917 году у Петерса росла дочь, но он бросил семью, когда в России началась революция. В мае Петерс прибыл в Петроград, а после участия в октябрьском перевороте стал в ВЧК заместителем Дзержинского и председателем ревтрибунала. Летом 1918 года, когда Дзержинский в Москве был захвачен восставшими левыми эсерами, потом ушёл в отставку и с 8 июля до 22 августа не руководил ВЧК, ее председателем являлся Яков Петерс.

Петерс был душой «заговора послов» и отменно переиграл в этой чекистской комбинации талантливого Сиднея Рейли, даром что их биографии кое в чем схожи. Рейли, на самом деле — Семен Розенблюм, был тоже имперским инородцем, сыном одесского еврея-маклера. Уехав за границу, в 1890 году он так же женился в Лондоне на ирландке Рейли-Келлерген и взял ее девичью фамилию. В отличие же от коммунистического гладильщика-грабителя Семен-Сидней учился в лондонском университете на химика, принял католичество и получил английское гражданство.

Рейли шпионил для британцев в Баку, а накануне русско-японской войны в интересах японцев — в Порт-Артуре, разведывал в Петербурге и Японии перед первой мировой войной, и в ее ходе сумел похитить в Германии военно-морские коды. Брюс Локкарт говорил, что Рейли сочетает в себе «артистический темперамент еврея с безумной смелостью ирландца, которому сам черт не страшен», что он «сделан из той муки, которую мололи мельницы времен Наполеона». И такой человек, которым восхищались первый глава английской разведки Камминг и Черчилль, у какого всегда были под руками «одиннадцать паспортов и столько же жен», клюнул на Петерса, тогда замещавшего Дзержинского руководителем ВЧК.

Рейли вообразил, что Петерс больше латыш, привязанный к жене и дочурке в Англии, чем коммунист. Причем, латыши якобы только и озабочены независимостью их родины. Рейли решил, что главная ударная сила большевиков — латышские военные части в Москве и Петрограде — воодушевится идеей свержения коммунистов. После их восстания он сам собирался возглавить новое контрреволюционное правительство по примеру ловких Керенского и Ленина. Спровоцированный чекистскими агентами вместе со своим начальством и коллегами Антанты, Рейли обсуждал идею переворота с Петерсом, уверенный, что такой латыш не будет мешать восстанию латышских полков.

Когда лишь 26 августа, за несколько дней до разгрома их «заговора», Рейли узнал, что в среде латышских «заговорщиков» действуют чекисты, он встретился с Петерсом и был вне себя. Как можно было превратить его наполеоновский замысел в пошлую полицейскую провокацию!

Петерс, как мог, постарался остаться в глазах джентльменов хотя бы вежливым человеком, судьба его английских жены и дочки не были ему до конца безразличны. Поэтому он столь облегчал содержание под стражей Локкарту, вплоть до свиданий с Мурой. Правда, в то же время Петерс арестовал восемь женщин Рейли, каждая из которых каким-то образом оформила с ним в той или иной степени брак, и посадил их в одну камеру, где они, бывало, дрались…

Таким образом, исследовавший эти факты на длинном поездном перегоне Петроград — Москва господин Орловский, прибыв в столицу, был более или менее готов к своему знакомству с Петерсом.

Увидев в лубянском кабинете Якова Христофоровича, резидент не удивился его своеобразной внешности. У того были длинные густые каштановые волосы, как у представителя богемы, открывавшие мощный лоб едва ли не мыслителя. На самом деле Петерс был малограмотен до такой степени, что на папках, лежавших на столе, красовались выведенные его рукой надписи: «входячие», «выходячие».

Нос хозяина кабинета был широк, брови густы, лицо украшали челюсть-скала и плотно сомкнутый рот-шрам — все это соответствовало образу головореза и грабителя, но выражение лица Петерса являлось добродушным и поэтически печальным, словно он в