Читать книгу - "Дырка. Фантасмагория - Артём Владимирович Ляхович"

– Смотря за что они воюют.

Первые дни все общались с ней как всегда. А потом что-то началось. Что-то, о чем тоже не говорят. Во всяком случае, при Алисе.

А еще – потом у нее поползли вниз все оценки, хоть училась она, как и раньше, без блеска, но вполне себе ничего.

А еще – потом она поняла сразу несколько вещей. Например, что с ней уже давно никто не заговаривает, а если заговаривает она, отвечают односложно, будто кто-то снимает их на камеру, а они стесняются.

Или что у нее самые тупые оценки в классе.

Или что нацидейка, когда излагает про угнетателей, посматривает в ее сторону.

А потом она нашла у себя в завтраке маленькие серебристые шарики. Вызвали спецбригаду, и Алису обвинили в том, что она неосторожно обращалась с ртутью, и обязали маму оплатить вызов.

Родители запретили ей ходить в школу. Их поувольняли, в городе не было никаких перспектив, и Алиса агитировала: «Давайте валить отсюда…»

– У тебя сколько френдов осталось?

– 45 из 317. Утром было 49.

– А у меня было всего девять, а остался один. Угадай с трех раз кто)))

– Добавься еще к Амбуазу!

– Он тут есть?

– Ага. Он ваще передовой, даже программировать умеет.

Алиса так долго торчала дома, что ее ирокез стал на целую четверть рыжим. В последнее время у нее было странное ощущение: она сама себе казалась старухой. Ей хотелось кряхтеть, сутулиться, тяжело вставать… и она так и делала, потому что кто бы ей мог помешать?

– Лео

– ?

– А ведь то, что мы сделали, никому не надо.

– Почему это?

– Ничего не изменилось. Никто нам не верит. Все против нас.

– Мы это предвидели, да?

– Да. Но все равно дерьмо!

Впрочем, Алиса не сдавалась. Она сражалась в сети: писала комменты, изобличала, ниспровергала, припечатывала, пыталась мирить и проповедовать. А потом какие-то Ассенизаторы Нации написали ей, что она в черном списке и ей конец. Через пару дней неизвестные пытались затолкать ее в машину, и Алиса еле вырвалась от них.

С тех пор ей строго-настрого велели сидеть дома.

– Я не могу больше. На стену щас полезу. На потолок. Лео, ты тут?

Он имел дебильное обыкновение уходить в оф-лайн в тот самый момент. Момент этот мог наступить когда угодно, и Лео как чувствовал. Ну что за человек!

– Я знаешь что поняла? Что подвиг бывает, только когда есть публика…

Вот если у книги нет читателя, то книги как бы нет, да? Или если песню никто не слушает и не поет – ее тоже нет…

Да где ты там?

Протупив в экран минут пять, Алиса оделась и вышла на улицу.

* * *

В Боброполе творилось черт-те что.

Уже пятый день ФСД штурмовали разъяренные толпы. Из людского варева, кипевшего вокруг, торчали транспаранты: «Нет стукачам!», «Долой Фонд стукачей-дармоедов!», «Стукач, стучи на себя!», «Бобрия без стукачей!», «Свободу гордым бобрам!»… Центр оцепили, транспорт стоял, метро лопалось от давки, и каждый третий был в боброформе. Жители Правой Петли закупоривали окна, чтобы не воняло слезоточивым газом.

Казалось бы, вот оно – то, к чему стремился Лео. В считаные дни власть Великого Бобра повисла на волоске. Народный гнев бурлил вокруг ненавистной фигуры Стукача, вдруг впитавшей в себя все зло страны. Стукач пробрал бобров до самой глубинной их сердцевины. Нужно было выдрать его оттуда, выкорчевать из жизни, как гнилой пень, – и поднимется бобриный взор, и всколыхнется грудь, и уже не будет так стыдно. Лео почти готов был думать, что это правое дело оправдывает жертвы, хоть ему было жаль парней, убитых и искалеченных то ли боброкопами, то ли своими…

Вот только…

Только этим Стукачом был он сам.

Точнее, он был самым главным и самым известным ликом этого безликого демона. Стукач Дворский, донесший на своего учителя, стал мемом, и стукачей теперь называли дворскими. Амбуаз считался жертвой дворских и их антибобриного режима, а сам Дворский – олицетворением позора, запятнавшего Бобрый Род.

Лео не знал, как он стал символом того, против чего пошел. Это было так неожиданно, что на четвертый день протестов он все еще не понимал, что к чему, пока универские активисты не загнали его, как крысу, в подвал и Лео не просидел там до утра и только на рассвете выбрался наружу, держась за стены…

– Почему? Почему?! – вопрошал он Амбуаза, сидя у него дома.

– Я-то предупреждал, – говорил тот. – Хотя книга не подсказала мне… Во всем виноват я, Лео.

– Какая книга? Это же все я…

– Верно, и я не удосужился просчитать последствия. Люди – плохие советчики друг другу… что, разумеется, не оправдывает меня. Думаю, тебе нужно временно переселиться сюда.

– Но я не…

– Это все, чем я пока могу помочь тебе. Вечером я сделаю новое заявление, а до тех пор… не высовывайся, ладно? Все книги и продукты этого дома в твоем распоряжении. Я еду в университет. Если что – звони в любое время…

* * *

Вначале она очень хотела в парикмахерскую, чтобы ее там озеленили до корней. Но потом раздумала. У нее в кармане были деньги, целых триста осляков – остались с тех времен, когда Алиса была символом нации. Она дошла до дверей, увешанных париками, и… повернула обратно.

«Куплю лучше овощей, – думала Алиса. – Или нет, просто принесу деньги домой. Это будет оптимальное финансовое решение».

Ведь как ни крути, все это из-за нее. И в первый раз, когда она захотела поиграть в символ нации. И во второй, когда захотела поиграть в подвиг. И то и другое было игрой. И зеленая игуана тоже была игрой.

На улице ее мозги немного проветрились, и Алиса почувствовала, что они у нее есть. И вообще стала чувствовать, что она сама есть – живая и не очень старая, хоть и страшная, как зомби. Впервые за все это время она выползла без мейка на улицу. Наверняка со стороны это жесть. Вот если бы здесь можно было как там: бац – и все тебя видят няшной русалкой с волосами до пояса…

Как только она вспомнила, вдруг ожила антенна.

Та самая, которая ловила взгляды и шевеления, когда Алиса только-только училась быть игуаной. Она давно уже была игуаной, опытной, матерой, и антенна немного разленилась, а теперь снова включилась, и Алиса почувствовала, кто и откуда на нее смотрит.

И тут же ускорила шаг.

Она даже не подняла глаз – так, чуть-чуть, чтобы увидеть боковым зрением фигуры, идущие наперерез. Нервы заныли холодом. Стиснув зубы, Алиса прикинула расстояние между собой, фигурами и подъездом – и побежала.

Те рванули вдогонку.

– Лови боброхвостку! – слышала она, пробегая мимо деток на площадке.

Это была настоящая охота: «ассенизаторы» (или как там их?!) гикали и ржали на бегу, а Алиса, которая была дичью, давно уже не бегала, и у нее это не очень получалось – тело никак не ловило ритм, без которого бег не бег, а дрыганье ногами… но все-таки она успела влететь в подъезд и буксануть с привычных рельс в сторону, к лестнице, потому что лифт – это был явно не вариант… И потом она прыгала через три ступеньки, а охотники, наверное, через четыре, потому что они уже орали ей в затылок, когда она извернулась и выскочила в свой коридор.

У нее было три… нет, две секунды, чтобы вставить ключ. Она вставила за полторы, но все равно не успела – ее уже хватали за плечи и за ирокез… Это было божечки как больно, и она орала, надрывая глотку, и, наверное, оглушила их, и потом еще огрела дверью, придавив к соседней…

Алиса опомнилась только тогда, когда поняла, что она в своей квартире, а запертая дверь ходит ходуном. «Налегаем, паца», – донеслось из коридора, и в дверь будто влетел снаряд. Потом другой, третий…

«Вот так, наверное, когда бомбежка…» Алиса не знала, выдержит ли дверь,