Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

буквально означавшее “умиротворенная земля”. Здесь находился центральный транзитный лагерь, сначала для изгнанных, а затем для беженцев из ГДР и позднейших репатриантов (Spätaussiedler) из Восточного блока. До тех пор, пока в 1961 году Берлинская стена не остановила поток беженцев, через лагерь прошло около 2 миллионов человек. С 1949 года вновь прибывших приветствовали звоном колокола. На публичных церемониях в годы холодной войны вернувшиеся военнопленные шли вместе с политическими беженцами по совместному “пути к свободе”.

В 1963 году Фридландский колокол отправился в турне по Западной Германии со специальными остановками возле границы с Восточной Германией. 22 июня он прибыл в небольшой городок Шёппенштедт. После богослужений в протестантской и католической церквях и концерта полицейского музыкального корпуса на рыночной площади сирены возвестили о прибытии колокола. В официальном приветствии участвовал мэр, его сопровождали депутат Федерации возвращающихся и делегаты местных школ, клубов и других организаций. Школьник прочитал стихотворение ветерана: “Звони в колокол, возвещай веру, которую не смогут похитить ни тиран, ни граница. Дела проходят, но сердца долговечны, а наши сердца крепче стен”. После дальнейших речей, букетов и государственного гимна колокол продолжил свой путь.

В самом Фридланде три года спустя были воздвигнуты четверо массивных “ворот к свободе” – памятник высотой 28 метров, достаточно высокий, чтобы его можно было увидеть из Восточной Германии. На каждой из этих четырех частей были таблички с количеством погибших немецких солдат, военнопленных и изгнанников. Как гласил документ, заложенный в фундамент, это был “памятник жертвоприношению [Opfergang] немецкого Volk и его сыновей”41.

Немцы все больше расходились во мнении, за что именно нужно поминать их павших сыновей. Официально с 1952 года национальный день траура был посвящен погибшим солдатам обеих войн, а также жертвам нацистов. В том же году президент Хойс объявил, что время “героизации” закончилось: остались только “бесконечные страдания”. Тогда же Союз по уходу за военными захоронениями (Volksbund der Kriegsgräberfürsorge) посоветовал местным общинам подготовить речи, в которых бы восхвалялись проявленные солдатами “любовь и преданность Германии… их мужество, побеждающее смерть… и преданное товарищество”, а также то, как они “несли свою тяжелую службу на фронте в молчаливом послушании… как часть своей природы”42.

Общественные настроения все больше разнились. В 1956 году в день траура с официальной речью выступил писатель Манфред Хаусман, который сам был попутчиком в годы нацизма. Он призвал немцев помнить не только о своих солдатах и жертвах бомбардировок, но и обо всех тех, “кто из-за своих… благородных убеждений, своей веры, своей глубокой человечности, своей политики или своего рождения был умышленно подвергнут пыткам, избит, расстрелян, обезглавлен, повешен и отравлен в газовой камере”43. Четыре года спустя президент Генрих Любке заявил, что солдаты пережили “трагический конфликт” между собственной добросовестностью и растущим осознанием того, что они больше не сражаются в справедливой войне: чтобы не отчаяться, они обманывали свою совесть.

Тем временем министерство внутренних дел пыталось вернуться к традиционному взгляду на военные захоронения как на предназначенные для павших героев. Группы жертв нацизма были возмущены: они подчеркивали, что Вторая мировая война не была обычной войной.

Однако в целом местные поминки следовали формуле, принятой ветеранами: нацистская война была злом, солдаты, сражавшиеся в ней, злом не были, а те, кто погиб, были героями. Любимой песней в местные дни траура по-прежнему оставался “Добрый товарищ”: “Пуля прилетела. Моя очередь или твоя? Его унесло… Ты останешься моим добрым товарищем в вечной жизни”44.

Некоторые протестовали. В 1958 году Генрих Бёлль, сам ветеран, хотел, чтобы героические смерти солдат были разоблачены, подобно “фальшивым деньгам” (Falschgeld). Настоящие герои, говорил он, действовали по собственной воле и умирали, взывая к потомкам: “Свобода”. По его словам, мертвые немецкие солдаты были другими: то, что они совершали, было “не действием, а страстью”. Матери должны забрать своих сыновей с официальных поминок и оплакать их смерть в одиночестве. Десять лет спустя, во время церковной службы в день траура в Вольфенбюттеле, двое студентов-теологов развернули транспаранты, на которых было написано: “Война среди нас” и “Это дух Гитлера”. Сидевшие в первом ряду схватили молодых людей и избили их. На следующей неделе один из них вернулся с топором и разбил мемориальную доску героям Первой мировой войны – именно такой тип христианства сделал возможным Аушвиц, сказал он. Примечательно, что именно молодые протестующие, а не те, кто напал на них, предстали перед судьей, который вынес им выговор за то, что они не проявили должного уважения к прошлому.

В начале 1970-х годов активисты закрасили аэрозольной краской надпись “Они умерли, чтобы Германия могла жить” на памятнике воинам 76-го пехотного полка в Гамбурге (воздвигнут в 1936 году), и здесь и в других местах возникли инициативы по сносу подобных монументов. Но они не увенчались успехом. Ветеран Первой мировой войны и отец солдата, погибшего во Второй мировой, заявил газете, что будет трусом, если не защитит памятник. Для других павшие были героями, не позволившими русским дойти до Рейна. Письма в газеты показали, что любовь к отечеству и уважение к солдатам остались для многих граждан неразделимы: уничтожить мемориалы – значит уничтожить патриотизм45.

Хранителем траура и немецких военных захоронений за границей была Volksbund. Основанная после Первой мировой войны, Volksbund перегруппировалась после Второй мировой и превратилась в одну из крупнейших гуманитарных организаций страны. К 1970 году в ней насчитывалось 700 тысяч членов, организованных в 12 тысячах районных групп, включая несколько тысяч школ и предприятий. С помощью тысяч добровольцев организация ухаживала за 1,5 миллиона военных могил.

Критики называли Volksbund “троянским конем милитаризма”46, и легко понять почему. В 1970 году, например, выступали ораторы, восхвалявшие “личную честность, мужество и нетронутую честь” немецких солдат, а журнал Volksbund призывал людей помнить “масштаб их последней жертвы, примеры побеждающего смерть товарищества в бою… и рыцарские действия” и поблагодарить их за “выполнение своего долга в любви к своему Heimat”. Неофашистские группы использовали день траура для встречи с фламандскими националистами, чтобы почтить Waffen SS47.

Однако наряду с такими протестами мемориальные акции все-таки менялись, и в особенности – благодаря молодым добровольцам, которые ездили в Бельгию и Францию, чтобы ухаживать за тамошними кладбищами. В 1954 году один школьник написал, что солдаты погибли, “чтобы мы могли жить”, все еще повторяя стандартную фразу. Уход за могилами объединял умерших и живых немецкого народа. “Примите мертвых в свой круг – как безмолвных товарищей, – обращалась Volksbund к молодежным группам, – которые живут в вас и ваших делах”48. В последующие годы мертвых все чаще стали воспринимать