Читать книгу - "Выйти из хаоса. Кризисы на Ближнем Востоке и в Средиземноморье - Жиль Кепель"

Окончательное падение Ракки 17 октября 2017 года подвело черту под существованием «Исламского Государства» и «халифата» и значительно снизило уровень угрозы суннитского джихадизма Западу. Четырьмя днями ранее президент Трамп объявил о своем отказе формально подтверждать Конгрессу, что Иран соблюдает соглашение по ядерной программе. В мае 2017 года в ходе своего первого зарубежного визита Трамп вновь причислил Иран к террористическим державам, что совпадало с взглядами принимавших его саудовцев. 12 января 2018 года он напомнил о своем предвыборном обещании «разорвать» СВПД. Назвав его «худшим из когда-либо заключавшихся соглашений», способным развязать «ядерный холокост», Трамп дал своим колеблющимся партнерам по «Р5+1» срок в 120 дней на разработку новых санкций против Ирана.

8 мая 2018 года госсекретарь США Майк Помпео прибыл в Пхеньян для подготовки сенсационной встречи американского и северокорейского лидеров, главным пунктом повестки которой должен был стать вопрос ядерного разоружения. И в этот же день хозяин Белого Дома объявил, что США выходят из СВПД. Он назвал его «ужасной односторонней сделкой, которую вообще не надо было заключать […] Для меня очевидно, что гнилая конструкция действующего соглашения не сможет помешать Ирану обзавестись ядерным оружием». Как следствие, восстанавливалась широкая палитра санкций, направленных на запрет торговли с Исламской республикой, прекращался поток инвестиций в эксплуатацию ее нефтяных месторождений, вновь рвались восстановленные связи с европейскими авиакомпаниями, аннулировались контракты на поставку сотен авиалайнеров Boeing и Airbus. Все это, по сути, ставило под угрозу судьбу десятков миллиардов долларов и евро, вложенных в Иран после подписания СВПД 14 июля 2015 года.

Со стороны Ирана возможность достичь Венского соглашения появилась в результате избрания Хасана Рухани президентом 14 июня 2013 года и той опасной ситуации, в которую эмбарго поставило национальную экономику. Рухани, участвовавший в переговорах по иранской ядерной программе в 2003–2005 годах, во время президентства Хатами, вернулся на политическую авансцену после восьмилетнего президентства Махмуда Ахмадинежада. Тот прославился не только бесконечными выступлениями против Запада и угрозами Израилю, который хотел «стереть с карты мира». На нем лежит ответственность и за ускорение гонки вооружений, направленность которой против еврейского государства Ахмадинежад и не думал скрывать. Против экстремизма Ахмадинежада в 2013 году проголосовали иранские избиратели, получившие одобрение Али Хаменеи, поскольку президент довел изоляцию страны до той степени, которая ставила под угрозу само существование Исламской республики. Впрочем, баланс сил в Иране оставался сложным и переменчивым. Новый президент, считавшийся реформатором, должен был отчитываться перед Высшим руководителем в соответствии с доктриной велаят-е-факих («правление теолога-законоведа»). Ему также необходимо было сдерживать рост амбиций Корпуса стражей Исламской революции, сыгравшего важную роль в ходе операций в Сирии на стороне Башара Асада и в Ираке против ИГИЛ, одновременно оказывая поддержку «Силам народной мобилизации».

Это политическое равновесие стало еще более хрупким с кончиной 8 января 2017 года аятоллы Хашеми Рафсанджани. Один из самых богатых людей Ирана, разбогатевший на экспорте фисташек и инвестировавший во множество проектов в Дубае, Рафсанджани являлся также доверенным лицом Хомейни. Он был избран президентом после смерти последнего в 1989 году и оставался на этом посту до 1997 года.

Рафсанджани сгладил острые углы «заидеологизированного» режима и отказался от стратегии «экспорта революции» в соседние страны в пользу «реальной политики», основанной на могуществе государства, население которого на тот момент составляло 62 млн человек (более 80 млн на 2020 год). Для Рафсанджани приверженность шиитской идентичности предполагала, если оставить в стороне теоретические рассуждения, наличие сети региональных альянсов, позволявших укрепить систему обороны территории Ирана исходя из логики осажденной крепости. Внешние укрепления Исламской республики, штурмуемые западными врагами, находились на территории проживания шиитов и алавитов Ближнего и Среднего Востока, а состав главного иранского аванпоста на границе с Израилем комплектовался из ливанской «Хизбаллы».

Сторонники такого прагматичного подхода считали, что эскапады Ахмадинежада лишь привели к международным экономическим санкциям, которые негативно повлияли на народ Ирана и усилили его враждебное отношение к режиму. Эту враждебность демонстрировали периодически вспыхивавшие и подавлявшиеся волнения, начиная с выступлений против переизбрания Ахмадинежада в 2009 году вплоть до акций протеста против дороговизны жизни и высокого уровня безработицы в декабре 2017 – январе 2018 года. Первые, названные «зеленой волной» по цвету одежды, в которую облачались протестующие, проходили в атмосфере, напоминавшей не только «арабскую весну», но и «цветные революции» в бывших советских республиках. Для иранского режима они были столь же неприемлемыми, поскольку ставили под сомнение его легитимность и способ правления, и подавлялись поэтому столь же нещадно. Но и эти методы еле помогли режиму удержаться, когда более одного миллиона человек вышли на улицы. В дальнейшем переизбранный спорными методами президент был вынужден увеличить субсидии на укрепление вертикальных связей клиентского типа с широкими слоями населения. Это усугубляло дефицит бюджета, а Высший руководитель Хаменеи со своей стороны всеми силами способствовал постепенной маргинализации Ахмадинежада.

Волнения в Иране на рубеже 2017–2018 годов носили другой характер: не имея вожаков, они объединяли в провинциальных городах под самыми разными лозунгами десятки тысяч протестующих, редко проявлявших склонность к политическому диссидентству. Оппоненты Хасана Рухани, в особенности бывшие приближенные его предшественника Ахмадинежада, окопавшиеся в священном городе Мешхед, пытались обратить эти протесты против действующего президента. Они обвиняли Рухани в том, что тот с легкостью отказался от ядерной программы Ирана в рамках СВПД, не выторговав взамен ничего для собственного народа. Президент с пониманием отнесся к необходимости удовлетворения некоторых экономических требований, но при этом поручил командующему Корпусом стражей Исламской революции генералу Мохаммаду Али Джафари восстановить порядок. Джафари взял под козырек и 3 января 2018 года объявил населению, что «фитна» (термин из Корана, означающий религиозную смуту, которая нарушает единство верующих и ставит под угрозу ислам) закончилась. Это лишний раз доказывало, что власть в Иране по-прежнему держалась на штыках Пасдаран, остававшихся для правящего режима репрессивным органом последней инстанции. Тем не менее неделей позже, когда события получили в американской прессе широкое освещение, а их участники – одобрение, Дональд Трамп воспользовался моментом, чтобы объявить, что, если в условия ядерной сделки с Ираном не будут внесены изменения, США в мае выйдут из нее. Совпадение выглядело тем менее случайным, что экономические проблемы, выведшие людей на улицы, только усугублялись, а именно этот рычаг Белый Дом хотел задействовать, возобновляя санкции. Иран, в попытке самортизировать удар, приостановил валютные операции на своей территории, чтобы избежать утечки капитала. Тем не менее в первом полугодии 2018 года риал потерял почти половину своей стоимости. Запрет на покупку валюты, таким образом, напрямую ударил по среднему классу. Возможности выезда за границу у иранских граждан, и без того лишенных поездок в США указом Трампа от 27 января 2017 года об ограничении въезда граждан ряда исламских государств, еще более сократились.