Читать книгу - "Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить - Михаил Делягин"

Весьма интересен с этой точки зрения подход американского политолога Н. Злобина, рассматривающего гражданское общество как основную силу, сдерживающую современное государство и именно за счет этого сдерживания обеспечивающую стабильность общества. Опираясь на ставшие в последние годы традиционными представления о том, что в современном глобализированном мире страны и группы стран занимают роль основных структурных элементов привычного нам общества, — есть страны-банкиры, страны-пролетарии, страны-менеджеры, страны-люмпены и так далее, — Н. Злобин высказал кощунственную с точки зрения традиционной внешнеполитической религии Запада, но перспективную с практической точки зрения мысль. С его точки зрения, «международный» (то есть исламистский) терроризм можно рассматривать как стихийное, еще далеко не полностью оформившееся и в силу этого пока еще неизбежно уродливое проявление нарождающегося глобального гражданского общества. Как и в случае традиционного, не наднационального, а внутринационального общественного устройства, это глобальное гражданское общество объективно призвано сдерживать глобальное государство, в роли которого выступают США как персонификация коллективного Запада.

Столкновение с гражданским обществом, пусть даже глобальным, неминуемо приобретает для традиционного государства характер комплексного многоуровневого взаимодействия с сетевыми структурами, в основном самодеятельными, сплетение которых и составляет это гражданское общество. Войны с ним, неизбежные в силу современного состояния развитых стран Запада и неразвитых двух третей человечества, становятся войнами с сетевыми структурами, глубоко интегрированными в общество. Такие войны объективно, по чисто технологическим причинам требуют непубличных, не подлежащих огласке действий — от тайных переговоров до тайных убийств (предельным выражением последних являлась операция «Феникс», заключавшаяся в массовом уничтожении американцами и обученными ими спецслужбами Южного Вьетнама функционеров партизанского движения; эффективность этой операции оценивалась северовьетнамскими военными исключительно высоко).

Понятно, что традиционное демократическое правительство, работающее чуть ли не под телекамеру, не может осуществлять подобные действия просто технологически.

Таким образом, сетевые войны объективно требуют ограничения демократии в виде ее формальных, созданных Западом институтов. Однако не следует забывать, что подобное ограничение возможно лишь при условии высокой идеологизации общества или хотя бы его элиты, так как иначе ограничение демократических инструментов неизбежно ведет к системной коррупции (то есть принятию стратегических решений на основе коррупционной мотивации) и разложению всей системы общественного управления.

Основная проблема заключается в том, что современная западная демократия (за исключением американской и в меньшей степени английской) не терпит идеологизации и последовательно и целенаправленно уничтожает ее, выбивая тем самым почву из-под своих собственных ног!

Проблема концентрации

Помимо информационных технологий, естественными могильщиками современной демократии являются глобальные монополии.

С одной стороны, они обладают колоссальной мощью, в ряде случаев превышающей мощь государств (а в совокупности превышающей мощь любого государства, включая США). Действуя в глобальном масштабе, они достаточно эффективно диверсифицируют риски (в том числе и юридические) различных типов своих операций, оформляя их в различных местах земного шара, что обеспечивает им не только потрясающую мобильность и экономию на издержках, но и великолепный кругозор.

В отличие от государств, глобальным монополиям почти не приходится тратить средства на выполнение социальных и оборонных обязательств (расходы на содержание своих пенсионеров и наем частных армий для защиты интересов в горячих точках невелики), не говоря уже об обязательствах по развитию тех или иных отсталых территорий и поддержанию инфраструктуры. В силу этого глобальные монополии способны концентрировать в своих руках значительно большие свободные финансовые ресурсы, чем государства, даже если масштабы экономики соответствующих государств превышают масштабы деятельности этих корпораций. А ведь влияние определяется в первую очередь не количеством денег у субъекта влияния в целом, а количеством именно свободных денег, то есть тех, которые можно снять с текущих проектов и быстро переориентировать на решение качественно новых внезапно возникших задач. Соответственно влиятельность глобальных монополий по значимым для них вопросам существенно превышает влиятельность государств, скованных громоздким бюрократическим аппаратом и ограниченных необходимостью тратить огромные ресурсы (как правило, все или почти все имеющиеся) на цели, поставленные в далеком прошлом.

С другой стороны, масштаб собственно коммерческих операций глобальных монополий (даже без учета разнородности этих операций), как правило, существенно превышает порог управляемости. В результате с точки зрения чисто коммерческой и управленческой эффективности они, как правило, серьезно уступают своим меньшим по масштабам конкурентам, в том числе и действующим преимущественно на национальном, а не на глобальном уровне. Чтобы избежать поражения в конкурентной борьбе, которое в конечном счете неминуемо обернется их принудительным разукрупнением, глобальные монополии просто вынуждены опираться не на собственно коммерческую эффективность, а на выгоды, приносимые им исключительным масштабом их деятельности.

Ключевой из этих выгод является возможность злоупотребления монопольным положением, которое из инструмента извлечения сверхприбыли превращается в их случае в условие существования, в инструмент самосохранения (хотя самосохранения, конечно, в исключительно комфортных условиях).

Разумеется, глобальный бизнес злоупотребляет своим монопольным положением практически на всех существующих сегодня рынках, в том числе и на неофициальном, но не исчезающем от этого рынке политических услуг. Это злоупотребление проявляется в организации сильнейшего комплексного давления на политические и административные структуры, медиа, неправительственные организации и общество в целом. В результате глобальные монополии зачастую оказываются наиболее влиятельным фактором политической жизни общества — и демократические институты начинают обеспечивать принятие решений в их интересах, а не в интересах соответствующих народов.

Помимо вырождения демократии в специфическую форму внешнего управления это ведет к параличу управляющей системы, которая не только на глобальном, но и на национальном уровне оказывается лишена возможности принимать решения, ущемляющие интересы глобального бизнеса (лишь в целом интересы отдельных компаний могут приноситься им в жертву достаточно спокойно), что существенно снижает ее дееспособность, а в критических ситуациях и вовсе делает ее бессильной.

Западная демократия и массы

Казалось бы, что проще: демократия, как отмечалось еще в словаре Брокгауза и Ефрона, и есть власть народа!

Но взаимодействие даже самой демократичной власти с этим народом все равно остается крайне разнообразным и во многом определяемым национальной культурой явлением, причем власть оказывается отражением культуры народа.