Читать книгу - "«Что-то должно было улучшаться…». Разговоры со Штефаном Мюллер-Домом и Романом Йосом - Юрген Хабермас"

С работами Карла Левита я познакомился еще в годы своего боннского ученичества, и они произвели на меня немалое впечатление. В гейдельбергские годы, однако же, Левит уже давно отошел от историко-социологического, почти что левохайдеггерианского мышления из времен своей молодости, и потому в теоретическом смысле, со своим возвращением к классической натурфилософии, мне он уже казался довольно чуждым. О том, насколько его изыскания двадцатых годов были близки к моим собственным, я вообще узнал довольно поздно, перед самым отъездом из Гейдельберга во Франкфурт: тогда я готовился к Веберовскому конгрессу[26] и впервые прочел его статьи из марбургских времен. В габилитационной диссертации Левита[27] я тоже узнавал самого себя: опираясь на Фейербаха, он с критикой обращался к «Бытию и времени» и особенно к хайдеггеровскому тогда еще эгологическому пониманию языка и анализу «das Man». В своей последней книге я возвращаюсь к этой ранней разработке интерсубъективных взаимоотношений между первым и вторым лицом[28]. Все, чему я научился у марбургского Левита, как бы то ни было, к гейдельбергскому Левиту уже не имело решительно никакого отношения. Насколько я помню, мы с ним даже не затрагивали эту тему. А когда я, допустим, самоуверенно отстаивал за ужином свою – как вскоре оказалось, совершенно ложную – мысль о том, что Ницше теперь уже «не заразен», Левит в ответ просто улыбался. С Гадамером было совсем иначе: мы по-настоящему спорили о его консервативном, по сути – хайдеггерианском, «метафизическом» понимании герменевтики и ее роли в продолжении традиции. Думаю, что мою интерпретацию его теории Гадамер признал лишь по прочтении моей обзорной работы по логике общественных наук, которая, кстати, – и он это знал, – во многом поспособствовала восприятию гадамеровских идей в США. Наш с Гадамером спор – участвовал в нем и Апель – достаточно хорошо задокументирован[29]. Личным взаимоотношениям все это не только не повредило, но даже пошло на пользу.

3. От критики позитивизма к критике функционалистского разума

Мы подступаем к «спору о позитивизме», который тоже выпал на эти годы. Если почитать Ваши тогдашние работы, включая «Логику общественных наук», то складывается впечатление, будто Вы не столько отстаиваете диалектический метод, сколько боретесь за герменевтику и тем самым привносите в общую картину определенные методы понимающей социологии.

In actu мне так не казалось, однако в ретроспективе я вынужден с Вами согласиться. В любом случае даже при всей путанице я вижу и положительный результат по итогам так называемого спора о позитивизме (против такого именования, кстати, совершенно справедливо высказывался Поппер). Положительный результат заключается в том, если конкретно, что в общественных науках с тех пор сложился широкий спектр квалитативных методик – вместо аналитической ортодоксии с ее исключительными правами. Между прочим, если позволите об этом напомнить в таком контексте, интересное место в этой системе занимает «объективная герменевтика» Ульриха Эвермана, которую я вовремя не оценил в полной мере. В целом по итогу тогдашних разногласий распространилось определенное понимание неизбежно-герменевтического подхода к общественным данным, причем неизбежного вне зависимости от того, каким именно образом эти данные операционализируются и разрабатываются.

Можно ли говорить, что Вы тогда отстаивали гадамеровскую герменевтику как осмысленную вторую форму номологически не ограниченного подхода к предметной области общественных наук – вторую наравне с диалектической критикой франкфуртского типа?

Да, так, пожалуй, можно сказать. Сегодня, впрочем, обе проблемы, о которых я распространялся в те годы, мне уже стали понятны гораздо лучше. В свое время я рассуждал о рефлексивном приобщении социальной позиции наблюдателя к самому описанию наблюдаемого предмета, но упускал при этом последствия такой предварительной герменевтической причастности, отражающиеся в наблюдаемых по итогу событиях. Здесь подразумевается такой уровень рефлексии, на котором теоретико-социальные истолкования можно методически разграничивать с эмпирико-аналитическими описаниями. Вот одна из центральных проблем, которые в те годы так и не вышли на передний план. Вторая – полное отсутствие указаний на особую область приложения диалектики; я имею в виду саму возможность реконструировать те формы, в которых протекают современные общественные кризисы. И то и другое прояснилось для меня значительно позже, уже в свете теории коммуникативного действия. Необходимо признать, что человеческое взаимодействие в повседневной практике целостно функционирует через позиционирование типа «да»/«нет» и через критику, то есть через обмен причинами, – и тогда в самом обществе можно обнаружить рациональный потенциал, единый для социологического наблюдателя и наблюдаемой предметной области. Но это краткие тезисы, а чтобы их прояснить, я бы, с Вашего позволения, немного углубился в детали.

Разумеется!

Прежде всего скажу о рефлексивной форме социальных теорий. Социология в рамках теории действия ограничивается описанием и – при помощи гипотез того же понятийного уровня – истолкованием мнений, ценностных ориентаций и намерений, желаний и интересов, то есть в целом точек зрения, присущих наблюдаемым субъектам, а также соответствующих контекстов действия. Социальная теория, с другой стороны, пользуется тем обстоятельством, что социологический наблюдатель делается виртуальным участником в процессе обмена пропозициональным содержанием, критическими притязаниями на значимость и перформативными установками, – только так он способен раскрыть наблюдаемый предмет в герменевтическом отношении и описать его как социальный факт. Обстоятельством этим может воспользоваться и сам наблюдатель: тогда он выступает с критическим высказыванием, основанным на его собственной точке зрения; всякий социальный факт встроен в пространство причин (единое для обеих сторон) как составная часть символически конституированной жизненной формы.

Социология описательного типа тоже действует в этом пространстве – она, впрочем, немедленно опредмечивает все основания, установки и точки зрения, встречающиеся в предметной области: она атрибутирует их описываемым субъектам в качестве субъективных высказываний. Тогда это «их» основания, а не «наши», хотя, впрочем, основания сами по себе, если только не подразумеваются чисто субъективные суждения или мотивы, уже претендуют на интерсубъективное значение. В овеществляющей перспективе социолог как описывающая инстанция «признает» наблюдаемые основания не как таковые, а только с учетом их ориентирующей и мотивирующей силы для самой высказывающейся личности. Социальная теория, со своей стороны, нацелена на другое: все притязания на значимость и рациональные потенциалы, циркулирующие в области объектов, она принимает на веру, дабы рациональным образом реконструировать то самовосприятие, которое направляет действиями отдельных личностей и целых обществ. Основания, представленные заинтересованными сторонами, нельзя воспринимать всерьез как таковые: их необходимо одновременно взвешивать. Теоретик общества не может более или менее рационально воспринять описанные точки зрения, мотивы и действия в горизонтах самовосприятия действующих лиц: он неизбежно их взвешивает, то есть критически оценивает со своей собственной позиции, а это собственно позиция теоретика, в процессе задействованного лишь виртуально и наблюдающего за всем обществом в его целости.

Соответственно, у простого доступа к социальным фактам уже есть герменевтическая предпосылка: рефлексивное приобщение наблюдателя как виртуального соучастника к им же наблюдаемым практикам. Но теоретик общества, в отличие от социолога описательного толка, не прерывает виртуального соучастия, а соотносится, вместо этого, с рациональным потенциалом, задействованным в наблюдаемых практиках: то есть с теми основаниями, которые сами заинтересованные стороны представили в качестве таковых и которые, собственно, лежат в основе социальных фактов. Теоретик общества может вполне сознательно находиться в том же пространстве оснований, что и сами те практики, которые он наблюдает. Социолог может позволить себе нечто подобное лишь в том случае, если он описывает взгляды или учения из области объектов как «идеологические». Но эту оговорку я не буду сейчас рассматривать подробно.

В чем именно заключается преимущество Вашего представления о критической общественной теории по сравнению с описательной социологией, которая тоже, конечно же, способна проливать свет на вопросы общественных конфликтов?

Критика политических идеологий, легитимирующих уже сложившуюся политическую власть, – вот лишь один из особых примеров. Критика общества, как правило, может опираться на рациональность действующих субъектов и соответствующих институций. Допустим, в правовом демократическом