Читать книгу - "Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой - Мальте Рольф"

Поэтому в польской критике, равно как и в самоназвании профессоров, варшавская альма-матер именовалась однозначно: «русский университет». Такое название указывало на особый характер данного высшего учебного заведения, выражающийся в преподавании на русском языке, а также в том, что в программах гуманитарных дисциплин предпочтение отдается темам, связанным с Россией. Это нашло отражение даже в структуре историко-филологического факультета: он включал «классическое», «историческое» и «славяно-русское» отделения. Студенты последнего занимались польской литературой и языком лишь попутно, первоочередное же внимание уделялось таким предметам, как история и география России, русская литература. В учебную программу часто включались семинары и лекции по общеславянским темам, таким как развитие и сходство славянских языков и культур. Но и здесь на первом плане стояло значение русского языка и русской культуры в качестве ведущих⁶²⁹.

Все это в решающей степени предопределило восприятие Императорского университета польской общественностью как чужого. Несмотря на то что несколько тысяч польских студентов посещали его и в нем получили образование многие польские врачи и юристы, университет этот в Царстве Польском не любили. Регулярно раздавались требования увеличить долю польского языка, будь то в качестве языка преподавания или в качестве учебного предмета. Возникавшие напряжения раз за разом оборачивались студенческими протестами, бунтами против «русского характера» университета, его руководства и профессуры⁶³⁰. В бурный революционный 1905 год произошла эскалация этих конфликтов. Когда требование расширить присутствие польского языка, польской литературы и истории в преподавании натолкнулось на отказ со стороны царской бюрократии, начался всеобщий студенческий бойкот учебного заведения. Реакцией властей стало закрытие университета на несколько лет. Таким образом, он окончательно превратился в предмет политических споров, которые разворачивались в публичной сфере, где национальный вопрос играл все более важную роль.

Русская профессура и до 1905 года предпринимала усилия для разжигания конфликта с польской стороной. Безусловно, одним из продуктов этой продолжающейся национальной конкуренции и ощущения необходимости оправдать собственную позицию была высокая готовность профессоров, особенно гуманитариев, участвовать в политических дебатах по «польскому вопросу» и составлять целый ряд меморандумов о достижениях и задачах российского образования в Царстве Польском⁶³¹. В этих публикациях варшавские профессора излагали свои концепции переустройства всей имперской системы, и идеи их были весьма отличны от взглядов их зачастую более либерально настроенных коллег в университетах внутренних районов России. Произведения этих варшавских профессоров характеризовались сильным чувством принадлежности к группе – к академической корпорации. Годы преподавания в Варшаве упоминаются и в позднейших мемуарах как формирующий личность опыт, а сплоченность бывших «варшавян» сохранялась и много времени спустя после окончания срока службы в городе на Висле. Существовала стабильная референтная среда, в которой варшавские профессора, в том числе и бывшие, оказывали друг другу почтение посредством юбилейных сборников, некрологов и кратких биографий, а широкой общественности стремились представить знаменитостей из числа своих коллег⁶³².

Постепенно Императорский университет в Варшаве превратился в центр славяноведения (в широком понимании) и в оплот славянофильской и панславистской мысли. Варшавские профессора, такие как Иван Филевич, поддерживали тесные контакты со славянофильским движением в Москве и Санкт-Петербурге; историки Петр Лавровский, Иосиф Первольф и Александр Яцимирский составили себе репутацию исследованием славянских древностей⁶³³. История, культура и обычаи, литература и сравнительное языкознание использовались в качестве элементов для конструирования великой славянской общности. В Варшавском университете было много представителей теории единого праславянского языкового субстрата. Много было и представителей исторической школы права, участвовавшей в конструировании единого «литовско-русского государства» и, таким образом, провозглашавшей восточные области польско-литовской дворянской республики древним российским наследием⁶³⁴. В этом мировоззрении вероисповедание как определяющая черта принадлежности к общности отступало в большей мере на задний план: его по-прежнему исследовали и воспринимали как составную часть культуры, но не рассматривали как самостоятельный, отдельный от культуры критерий идентичности. Скорее, следуя традиции Иоганна Готфрида Гердера, считали, что в фольклоре и быте, т. е. в повседневных обычаях народностей, можно увидеть их подлинный, неискаженный «национальный характер»⁶³⁵.