Читать книгу - "Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски"

Хепплер, он был евреем и приходился американскому журналисту примерно ровесником. Они уже сталкивались годом раньше, во время авианалета. Хепплер рассказал, что гестапо устраивает рейды на еврейские квартиры по всему городу, особенно ища тайные склады продовольствия. В его квартиру тоже врывались, но ничего не нашли и отпустили его. При предыдущей встрече со Смитом Хепплер казался готовым к сопротивлению, но сейчас его страх был очевиден.

– Началось, – сказал он, имея в виду аресты евреев, которых начинали депортировать на восток. – Я знал, что так будет, как только они начнут терпеть поражения.

Он умолял Смита помочь ему выбраться из страны. Журналист предложил ему сигарету и сказал, что попробует помочь с американской визой, но добавил, что тот все-таки преувеличивает опасность. Затем он отправил гостя прочь.

«Моей бесчувственности в тот день нет оправданий», – написал позже Смит, вспоминая, что на следующий день он про Хепплера уже забыл, а поговорить про него в посольстве даже не пытался. – Вряд ли я бы мог действительно ему помочь, но это бы хотя бы успокоило мою совесть, – добавил он. Смит никогда больше не встречал Хепплера.

Кеннан и другие дипломаты в американском посольстве порой чувствовали, что они перегружены и в осаде. Поскольку в 1940 г. правительство Германии приказало закрыть десять консульств США в других городах, все приезжали за помощью в Берлин. «Положение немецких евреев становилось все хуже, как и положение евреев на оккупированных немцами территориях. Мы оказались завалены работой, связанной с помощью по получению разрешений и отправке их в США, что было очень тяжело». Кеннан нерадостно отмечал, что они с коллегами, по сути, решают нерешаемую задачу. «Источником давления, которое на нас оказывали, часто были связанные с конгрессом и обладавшие властью американские круги, а Государственный департамент сваливал все на нас, чтобы не оказаться под огнем самим и не объяснять нашим конгрессменам, что можно и что нельзя (иногда вследствие принятых ими же самим законов) сделать, чтобы помочь этим людям».

Когда в октябре 1940 г. из Берлина уехал Александр Кирк, рабочая нагрузка Кеннана увеличилась еще больше. Вместо Кирка поверенным в делах стал Леланд Моррис, бывший куда менее выдающимся деятелем. В результате Кеннану нередко приходилось де-факто руководить всем процессом. Джейкоб Бим, к тому времени оказавшийся самым давним сотрудником посольства, несмотря на свой молодой возраст, впоследствии писал: «Время показало, что Кеннан – лучший историк, чем руководитель». Тем не менее, Кеннан и остальные сотрудники достойно продолжали поддерживать работу аванпоста своей страны в Берлине – так хорошо, как могли. Они теперь не только представляли интересы Британии и Франции, они также занимались проблемами граждан стран, которые одна за другой оказывались во власти нацистов. Это все больше загружало их работой, и это также означало, что американские дипломаты все больше оказывались в изоляции.

Американские журналисты тоже все больше чувствовали, что остаются одни. Часть их самых знаменитых коллег уже уехала. Ширер покинул страну в декабре 1940 г., Харш и Шульц – в январе 1941 г. В отличие от многих своих соотечественников за океаном, все еще надеявшихся, что США не вступит в войну, эти корреспонденты были убеждены, что отсидеться не удастся. Харш собирался написать книгу в надежде все объяснить своим соотечественникам – а для этого надо было возвращаться домой. «Я чувствовал, что, вероятно, пора ехать назад и написать обо всем том, что я не мог сказать, пока отсылал сообщения из Берлина», – вспоминал он.

Журналисты не так страдали от постоянной цензуры, как их коллеги на радио, но всегда существовали негласные правила. Первым из них, как сформулировал Пьер Хасс, было следующее: «Никогда ни делом, ни устным словом, ни даже телеграммой не сообщай ничего, что могло бы быть понято как обвинение или осуждение правительства и лично фюрера». Хотя корреспондент International News Service также указывал, что они со своими американскими коллегами «были для нацистов самой привлекательной добычей» до середины 1941 г., поскольку Германия все еще надеялась, что США не вступят в войну, он также жаловался, что последующая цензура фактически приводила к тому, что журналистам приходилось опираться в основном на официальную информацию – и дезинформацию. «Все остальное было табуировано», – писал он.

Харш вспоминал, что позже отношение к американским журналистам стало более враждебным, особенно в связи с победой Рузвельта над Уэнделлом Уилки на выборах в ноябре 1940 г. Хотя Уилки был либеральным республиканцем, впоследствии поддержавшим Рузвельта и боровшийся с изоляционистами, во время предвыборной гонки он не слишком ясно давало понять, какого направления он будет придерживаться, если его выберут. Его сестра Шарлотта была замужем за коммандером Полом Пилем, атташе морской авиации США в Берлине. Они оба часто бывали по воскресеньям насалонных встречах представителей Министерства иностранных дел и люфтваффе. «Много раз я слышал, как она говорила: если её брат выиграет выборы в 1940 г., то он не позволит США вступить в войну», – писал Харш.

Когда в начале 1941 г. Америка начала активнее помогать Великобритании, иностранным журналистам тоже стало сложнее жить. С ними явно начали иначе обращаться. Было организовано два клуба для прессы, как бы для удобства – с изобилием вина и закусок, – но основной целью клубов было распространение пропаганды и слежка за журналистами. Гестапо «все знало про каждого из нас», как писал Говард К. Смит. «У них были агенты в обоих клубах для прессы, мелкие подлецы, пытавшиеся изображать дружелюбие». Они также держали своих агентов в популярных местах для общения вроде отеля «Адлон» и «Die Taverne».

С учетом всего этого Смит и остальные ни капли не поверили официальным объяснениям того, почему в субботу 15 марта 1941 г. семь представителей гестапо появились у дверей Ричарда Хоттелета, коллеги Смита по берлинскому корреспондентскому пункту United Press. Хоттелета забрали в тюрьму и там сказали ему, что арестован он «по подозрению в шпионаже». Как лаконично выразился Смит, «был бы шпионом – гестапо бы знало».

Бим, которого к тому времени перевели обратно в Государственный департамент, полагал, что Хоттелета забрали в отместку за арест немецкого журналиста в Вашингтоне, по обвинению в шпионаже. Но Смит был убежден, что реальная причина одновременно и более личная, и более общая. Он указывал, что Хоттелет бешено ненавидит нацистов – последствия того, что он прожил в Берлине «слишком долго, чтобы это оставалось безопасным». Хоттелет уже «не мог скрывать своей ненависти и только бешено тряс головой, сталкиваясь с пустыми пропагандистскими сочинениями мелких бюрократов Министерства пропаганды в ресторанах клубов для прессы, – писал Смит. – Говоря выразительным языком самого Дика, он ненавидел их до самых печенок». Поскольку нацистам надо было кого-то