Читать книгу - "Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски"

сам по себе не означал автоматически начала войны с США, и Гитлер действительно выждал с объявлением войны четыре дня и только тогда обратился с речью к рейхстагу, американские дипломаты в Берлине резонно предположили, что работе их в этой стране приходит конец.

Нет никаких свидетельств, что Гитлер вспоминал предупреждения Путци Ганфштенгля о том, что в глобальном конфликте оказываться против Америки смертельно. Вместо этого лидер нацистов немедленно убедил себя, что японская атака – прекрасные новости, поскольку это означает, что США будут полностью заняты войной в Тихом Океане и у них не будет ни сил, ни ресурсов на помощь Британии и Советскому Союзу. На следующий же день после Пёрл-Харбора он объявил:

– Мы вообще не можем проиграть эту войну. У нас теперь есть союзник, которого 3000 лет никто не завоевывал.

Но больше всех последствиям Пёрл-Харбора был рад Черчилль. В тот судьбоносный день Рузвельт позвонил ему через Атлантику и произнес именно те слова, что британский премьер-министр мечтал услышать:

– Теперь мы в одной лодке.

А 26 декабря Черчилль сказал конгрессу:

– Для меня сейчас самой лучшей новостью является то, что США, объединенное как никогда, выхватило свой меч свободы и отшвырнуло прочь ножны.

Кеннан отмечал, что в эти четыре дня «мучительной неизвестности», когда они с коллегами ждали обращения Гитлера к рейхстагу, посольство оказалось методично отрезано от всего внешнего мира. Телеграфные службы больше не принимали от них телеграмм, а ко вторнику у них в здании перестали работать телефоны. «Мы остались одни», – писал он. Поняв, что пора готовиться к худшему, дипломаты во вторник вечером начали жечь шифровки и секретные документы. Когда внезапно зажглось множество костерков, пепел от которых долетал до соседних домов, пришел немецкий инспектор и предупредил сотрудников посольства, что они подвергают соседей риску пожара.

Разумеется, для соседей – и в узком, и в широком смысле – опасность представлял далеко не только летящий пепел. Кеннан понимал это еще лучше, чем Гитлер.

В Берлине к тому времени оставалось всего пятнадцать американских журналистов – меньше трети от их прежнего количества. Они поняли, что их работа тут, скорее всего, тоже заканчивается. В ту ночь, когда дипломаты жгли свои документы, среди журналистов пошел слух, что ФБР арестовало немецких репортеров в США. Деталей арестов они не знали, хотя все это было частью большой зачистки «враждебных элементов», но у них не было сомнений, что будет дальше. Луи Лохнер из Associated Press встретился с представителем Министерства иностранных дел Германии, который сообщил ему, что «ответные меры будут осуществлены самым благородным образом». Итак, жаждущие подтверждения его получили: впереди их ждали ответные меры.

Далее Лохнер вместе с младшим репортером Ангусом Тьюрмером отправился прямо на журналистскую конференцию, которую проводил Пауль Шмидт, глава пресс-департамента Министерства иностранных дел. К тому времени большая часть работников прессы уже знала, что происходит. «Многие европейские корреспонденты, с которыми я годами работал плечом к плечу, приходили попрощаться и выражали надежду, что Америка принесет свободу отчаянно уставшему европейскому континенту», – вспоминал Лохнер. Прибыл Шмидт и объявил об аресте немецких репортеров в США. «В связи с этим я прошу присутствующих здесь американских корреспондентов покинуть конференцию и отправиться назад по домам», – добавил он.

Все знали, что это означает домашний арест до получения следующих указаний, и американцы начали покидать зал. Когда они выходили, все остальные – «из Швейцарии, Швеции, Испании, Аргентины, даже Японии, и практически из всех покоренных стран Европы» – как писал Лохнер – выстроились, чтобы пожать им руки. Шмидт стоял у дверей и тоже пожимал им руки.

Когда они вышли, Лохнер обернулся к Тьюрмеру и сказал ему быстро ехать обратно в офис. Тот смог сдать последний репортаж и попрощаться с немецкими сотрудниками, нарушив таки образом приказ идти прямо домой. Лохнер отослал короткое сообщение о том, что их помещают под домашний арест, а Тьюрмер находился возле телекса, когда получил неофициальный запрос от корреспондентского пункта в Берне о том, что на самом деле происходит. «Пока-пока. Нас закрывают», – ответил он, как ему казалось, весело и лаконично. На следующее утро его отец в Чикаго читал репортаж Associated Press, где «цитировались» слова его сына о том, что его вместе с остальными американцами отправили в тюрьму.

Вернувшись по домам, американские журналисты упаковали свои вещи, ожидая, что в любой момент к ним постучится гестапо. Но прошел день, прошел вечер – никто не пришел. Друзья продолжали заходить в гости к Лохнеру и его жене-немке, Хильде, им также постоянно звонили по телефону. Наконец, когда ушел последний посетитель, хозяева решили идти спать, поскольку ничего больше уже не происходило. Но незадолго до часу ночи раздался звонок в дверь. Хильда открыла дверь, и двое пришедших спросили Лохнера.

– Я здесь, – отозвался Лохнер из коридора, слабо освещенного из-за затемнения. Пришедшие направили на него фонарики и показали свои значки, после чего приказали идти с ними. Лохнер подхватил уже собранную сумку.

– А как вы узнали, что мы придем? – спросил один из этих двоих.

Лохнер парировал:

– А как вы узнали, что я журналист?

Тьюрмер еще больше постарался показать, что он не удивлен, когда те же два офицера постучали к нему в дверь и объявили:

– Geheime Staatspolizei! (Гестапо!) Идемте с нами.

Молодой американец, уже в пижаме, ответил им:

– Где ж вы весь день были?

Его собеседники замешкались с ответом, и он продолжил:

– Мне так надоело ждать, что я уже переоделся в пижаму и спать собрался.

Тьюрмер вытащил пачку Chesterfields, поделился с благодарными гестаповцами, немедленно переставшими изображать бодрость и сосредоточенность и севшими покурить, затем переоделся в обычную одежду. Никто не торопился. Но тут один из офицеров упомянул, что внизу в машине их ждут, а на улице очень холодно. «Это был мой начальник, – вспоминал Тьюрмер, с юмором и огорчением вспоминая, как он надолго задержал Лохнера в таких неуютных условиях. – Из-за меня он до печенок промерз».

Лохнера и Тьюрмера увели на третий этаж полицейского участка на Александерплац, где было расположено гестапо. Через дверь со стальными решетками и большим замком их привели в большую комнату, украшенную суровыми портретами Гитлера и главы СС Генриха Гиммлера. Они подождали, и туда привели еще больше американских журналистов – в итоге все пятнадцать собрались там. Эд Шанке, еще один корреспондент Associated Press, прибыл особенно замерзшим после долгого ожидания в машине. Аккуратно выложив на стол газету, он вытянул ноги и положил их на нее. Тут же вскочил охранник:

– В Германии все еще есть Культура! – возмутился он. – Уберите ноги. У себя