Читать книгу - "Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев"

тогда как болгарский, введем, для сравнения:

Это – от-кос. Важна ориентированность с боков. Ясно отсюда, что и глаза должны быть раскосые – чтобы отвечали тяготениям пространства: в ширь в одну сторону и в верх в другую. Но и ширь не горизонтальна, а слегка вниз скошена, и верх не вертикален: взор ползет по склону.

И это очень важно, как входит в нас свет: кругом (равномерностью, уравновешенностью) или эллипсом. Глаза круглы ужителей севера и южан. У северян – в глубь ушедшие, плоские, озерные; у южан – выпуклые, выпученные, вздутые, как плод, словно притянутые солнцем. Те же, кто живет меж гор и равнины, должны и то и другое пространство учитывать. Потому их глаз не кругл, а эллипс: они раскосы, глаза же миндалевидны. И недаром северяне, когда попадают южнее – жмурятся, щурятся от многого и резкого для них света (т. е. делают глаза косыми), переходя от северного к южно-прямому взгляду на солнце.

С чем же ассоциируются в сознании киргиза горы и степи, верх и низ? Горы близки по образу к человеку: стоят вертикально; и как индивидуальности – и в массе хребта, снизу вверх шапками, плечом к плечу, как народ. Недаром в эпических песнях естественное для киргиза сравнение: батыра с горой, а членов его тела – с деталями горного пейзажа. Вот Манас: «Его нос подобен целому холму, а переносица – горному хребту», «огромен рот, подобны обрыву веки»; «как будто он сотворен из подпорки между небом и землей, как будто он сотворен из луны и солнца, земля выдерживает его мощь только благодаря своей толщине»[34]. Это для мореходных народов важно было, на чем держится земля, – ибо они видели ее края. А вот для кочевых, которые видят лишь края неба, а земля – незамечаемая, ибо неизменная, субстанция, – важно, на чем небо держится. И здесь человек-гора – естественный образ. Ибо и тот и другая – срединное вертикальное царство, посредник, «подпорка» между небом и землей, к обоим мирам причастные. (Правда, у греков есть Атлант, но грекам вообще был дарован наиболее расчлененный Космос: они и горцы, и земледельцы, и горожане, и мореходы…) Однако гора – в отличие от дерева, которое тоже является аналогом человека у лесных народов, – вертикаль мертвая. Дерево растет. Гора – мера для человека практически неизменная: лишь слегка выветривается и разрушается.

Если земледельцы хоронят человека в землю, роют могилу, то у кочевых, «срединных» народов виды «погребения» разнообразны: неглубокое плоское захоронение (ибо почва тверда, отталкивает от себя); подвешивание гроба (так хоронили шаманов в Бурятии); наконец, и наиболее распространенное, сжигание – отослание в воздух, вверх. Если для земледельца ад находится под, внизу, и даже греки-полугоряне там помещали Аид, то здесь нечисть, черные силы живут в горах: там еще человек – полуживотное, дикарь (как для жителей равнины – леший или водяной).

Если Персефону уволакивали вниз, то девушку Алтынай в повести «Первый учитель» люди гор умыкают вверх; если Орфей за Эвридикой спускался вниз, то Дюйшен с милиционерами будет подниматься за Алтынай вверх. И Алтынай, попав в горы, казалось бы, ближе к небу и свету должна себя чувствовать, – однако ощущает себя в колодце и яме и слышит «сопение и беспробудный храп» – там вечный сон. И когда она хочет вырваться к жизни, символично, что она подрывает юрту, т. е. выход на свет земной – вниз (тогда как царевич Гвидон вышиб дно – хоть «дно», но, очевидно, то, что наверху, – «и вышел вон»)[35].

Однако верх не так-то прост – не сводим к горам (да и горы еще многое другое выражают). Например, для земледельца, жителя равнины, плодородие (жизнь) исходит снизу: из земли все вырастает и родники бьют. У срединных народов, хотя и родники тоже чтятся, но плодородие, жизнь стекают, наплывают сверху, талыми водами скатываются. (В России – стекается вода откуда-то из дали, из простора – кстати: «простор» понятие горизонтальное, плоскостное.) Из стихий Космоса, как главный источник жизни, податель благ, наиболее чтится не огонь (как у северных, лесных и промышленно-городских народов), не земля – как у земледельческих народов, но – вода. Для жителей российской равнины «мать» это – «сыра земля», а вода – не замечается, из-за всегда ее наличности, данности. Переходы кочевников – от воды до воды.

Вода воспевается в народной и литературной поэзии наравне с конем (ср. Гимн воде акына Клыча). Вот почему столь противожизненным показался на дворе «Заготзерно» («Джамиля») именно паровоз – т. е. истребитель воды, тот, что превращает воду в воздух (пар) – то, что и без посторонней помощи делает здесь сам Космос: жар и солнце. Здесь-то как раз обратное надо бы: жар и солнце ловить и из огня воду делать… Конечно, англичанам-островитянам можно было направлять свой ум на уменьшение воды и паровой двигатель изобретать, но, родись некогда изобретательско-техническая мысль здесь, – уж ни за что водяной, паровой, а уж солнечный или ветровой двигатель сообразила бы… И недаром на паровоз в ужасе взирает именно верблюд – тот, кто как раз гений экономии воды – семени жизни.

Какой же вид и образ имеет здесь вода? Это важно выяснить, ибо образ воды – это представление о жизни, а режим воды – это ритм жизни, ее длительность и прерывность – словом, ток времени. Здесь это – «шумливые горные речки», ливень (гроза) и родник. Все они играют в мире Чингиза Айтматова исключительно активную роль. В повести «Джамиля» страсть Данияра и Джамили выступает как заключительный акт притяжения космических сил, разверстых друг к другу, – и их слияние в ливневом потоке. «Сенокосы нашего колхоза разбросаны по угодьям в пойме реки Куркуреу. Недалеко от нее Куркуреу вырывается из ущелья и несется по долине необузданным бешеным потоком. Пора косовицы – это пора половодья горных рек». О! – это очень многозначительное для ритма жизни явление. В России, например, разлив рек, половодье отделены от сенокоса: одно, – весной, другое – летом. Значит, и жизнь души более плавно и равномерно протекает: весной на человека одно действует и высвобождает часть его энергии, летом – другое. Здесь же половодье чувств – то, что обычно проходит весной, – задержано до лета: пока стает с гор и дойдет до долины. А это значит, что к уже горячему зною лета добавляется весенний разлив. Отсюда – ошеломляющий наплыв. По Гиппократу, который распределял по сезонам полосы