Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

бьет прямо в глаза, слишком яркое, слишком жесткое, как будто высвечивает на мне все, что я так отчаянно пыталась скрыть. Под веками пульсирует боль, виски стянуты тугой проволокой, в ушах гудит, как после сильного удара — отголоски вчерашнего вечера. Я намазала лицо этим проклятым тональным кремом «Балет», густым, жирным, с запахом прогорклого масла, размазала его по коже, замазывая синяк, растушевывала пальцами, пока он не стал чуть бледнее, пока не перестал так бросаться в глаза. Но я-то знаю, что он там. Я чувствую его под кожей. Он тянет, саднит, горит.

Я иду медленно, не спеша, но не потому что хочу наслаждаться воздухом — просто внутри пусто. Просто если остановиться, я начну думать, а мне это сейчас не нужно. Я двигаюсь, как автомат, шаг за шагом, механически, будто натянутая на невидимые нитки, будто кто-то другой, не я, шагает по этому разбитому асфальту, проходит мимо облезлых пятиэтажек, мимо припаркованных «Жигулей», мимо лавок, где всегда сидят бабки и перетирают свою спертую, липкую правду о мире.

И тут я замечаю его.

Не сразу, нет. Сначала он просто пятно на фоне города, обычная фигура среди серого, привычного, будто случайный прохожий, который не должен мне быть интересен. Но потом взгляд цепляется, скользит, задерживается.

Пацан. Молодой. Гораздо младше меня. Но не такой, как все.

Высокий, крепкий, но не как эти набухшие от самодельного кача. Нет. Он другой. В нем есть что-то хищное, что-то натянутое, как струна, что-то дикое, необузданное, но не бездумное. Он двигается резко, но в этих движениях есть какая-то небрежность, уверенность, словно он всегда знает, что делает, словно этот город ему принадлежит.

Он стоит у дороги, закинув руки в карманы, сигарета в зубах, дым стелется между губ. Говорит что-то своим приятелям, лениво, не спеша, скользит взглядом по улице, как будто просто отмечает для себя, что происходит вокруг, но в этом взгляде нет пустоты, нет безразличия. Он контролирует пространство. Это чувствуется.

Легкая ухмылка на губах, наглая, дерзкая, привычная, как будто он так и родился — с этим выражением, с этой тенью насмешки в глазах, с этой полуулыбкой, которая одинаково может быть и обманчивой, и настоящей.

Я ловлю себя на том, что смотрю на него слишком долго.

И тут же отворачиваюсь, ускоряю шаг, потому что чувствую, как внутри что-то холодное сжимается.

Потому что это неправильно.

Потому что он слишком молодой, слишком пацан.

Потому что мне нельзя.

Но почему тогда сердце глухо стучит в груди?

Я замечаю его слишком поздно. Или, может, просто не хочу замечать. Делаю вид, что иду, что думаю о своем, что не чувствую, как он смотрит. Но я чувствую. Этот взгляд. Ленивый, наглый, без заискивания.

В другом городе знали, чья я жена. Там бы никто не посмел. Там бы даже в сторону не глянули. Там женщины вроде меня были чем-то вроде территории, помеченной, запрещенной, неприкосновенной. Там, где мы жили раньше, на меня никто не смел поднять взгляд. Все знали Гену. Знали его нрав, его бешеный характер, его жестокость, его ревность, его привычку делать выводы быстро, решения — резко, кулаками махать — молниеносно.

А здесь…

Этот пацан меня не знает.

Он просто видит женщину, которая идет по улице. Женщину, которую можно остановить. Которой можно сказать что-то дерзкое, попробовать заговорить, подкатить.

И он это делает.

Голос ленивый, тягучий, слова с насмешкой, с вызовом, но без злобы. Он улыбается — не доброжелательно, нет. Он улыбается, как уличный хищник, который нащупал интересную добычу, который готов поиграть.

Я останавливаюсь на секунду. Не потому что хочу. Потому что внутри что-то дрожит. Потому что это… странно.

Мне никто не говорил таких слов. Меня никто не пытался остановить. Со мной никто не знакомился вот так, прямо, нагло, с ухмылкой на губах.

Он ждет.

Он уверен.

И мне хочется выровнять дыхание, хочется просто пройти мимо, но я не могу.

Поэтому я бью. Не кулаком, нет.

Словом.

Резко. Жестко. Как хлесткий удар плетью.

— Отвали.

Я смотрю ему прямо в глаза. Холодно. Без улыбки. Без намека на интерес.

И вижу, как что-то в его взгляде на секунду трескается.

Как он не ожидал.

Как он не привык.

Но он быстро берет себя в руки, ухмыляется шире, даже зубами скалится.

Но я уже иду дальше.

Не оборачиваюсь.

Не позволяю себе обернуться.

Потому что внутри… внутри что-то не так.

Потому что я впервые за долгое время чувствую, как горит лицо.

Потому что этот пацан — молодой, дерзкий, красивый — смутил меня.

А такого быть не должно.

Что-то в нем… цепляет. Не лицо, нет, не эта слишком правильная, резкая красота, не дерзкий взгляд, не наглая ухмылка, которой он будто провоцирует этот мир, не движения — легкие, раскованные, как у человека, который чувствует себя хозяином в любой дыре. Что-то другое. Незнакомое, необъяснимое. Что-то внутри дрожит, тонко, едва уловимо, как легкое напряжение в пальцах, как пульсирующая струна под кожей.

Глупость, конечно. Что за бред? Он же пацан, малолетка. Босоногий щенок, который только учится скалиться, учится бросать вызов, учится быть мужчиной среди этих улиц, где слабых ломают, где смелых убивают, где таких, как он, либо растаптывают, либо делают из них чудовищ. Я же вижу это сразу. Вижу в каждом его движении. Вижу в этих плечах, которые еще не пропитаны тяжестью жизни, но уже держат вес улицы. Вижу в том, как он смотрит — изучающе, с вызовом, с легким, почти ленивым интересом.

Я отворачиваюсь, ускоряю шаг, потому что знаю, что нельзя. Знаю, что ничего из этого не выйдет, что не должно выходить, что мне вообще не стоило останавливаться даже на секунду, не стоило ловить его взгляд, не стоило чувствовать, как где-то под ребрами зарождается странное тепло, не нужное, чужое, неуместное.

Но странное чувство остается.

А потом он сидит в моем классе на уроке русской литературы. Я забыла сказать, что я учительница старших классов.

Стою у доски, пишу фамилию мелом, поворачиваюсь — и сталкиваюсь с ним взглядом.

Мир на секунду замирает.

Он узнает меня сразу. Конечно, узнает. Я вижу это в его глазах, в том, как приподнимается уголок губ, как мелькает веселая искра в зрачках. Он ухмыляется. Широко, дерзко, даже не удивленно. Будто все так и должно быть. Будто судьба ему подкинула нечто смешное, интересное, увлекательное.

А я смотрю на него — на него, пацана с района, того, кто живет в мире жестокости, кто