Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

говорите невозможные вещи. Вы немного.

— Что, мания преследования? — перебиваю я со злостью. — Слушайте, Пишта Баница! — Теперь я сжимаю его руку. — Дай-то старый добрый коммунистический Господь Бог, чтобы я был болен, чтобы мне мерещились всякие ужасы, чтобы у меня была мания преследования. К сожалению, вам легко представится случай убедиться, что я тот, кто трезво предвидит события, черт бы его побрал, этот треклятый мир.

Он смотрит на меня с тревогой, с сомнением. Теперь мне уже нужно объяснить мои опасения. — Или-или. Жить недалеко от Москвы под милицейским надзором? До каких пор? Это не только я не выдержу, но и милиция не будет бездействовать. Вы, вероятно, знаете: одно то, что я в Москве, — уже преступление. А то, что я нахожусь в здании посольства, — прямо-таки красноречивое доказательство моей шпионской деятельности.

— Банди Лашшу! Это Посольство Венгерской Народной республики. Есть все-таки небольшая разница. Не думаете?

— Ну, положим. Однако я, эмигрант, принял советское гражданство. Пролетарское государство и тогдашняя Венгрия… Ясно? Но сейчас они могут сказать, а если им нужно, то и скажут, я-то их знаю: «Что, не нравится Советский Союз?»

— Тогда посмотрим практическую сторону дела. Восстановление гражданства немного затянет процедуру. Только и всего.

— Значит, не май?

— И все-таки май! Прежде чем обещать, я учитываю трудности.

— Учитываете?

Баница и глазом не моргнул.

— Могу сказать и так, знаю. — Он хлопает по подлокотнику кресла. — Однако. Но ведь!.. Ведь вы же еще не завтракали!

Не дожидаясь ответа, он вскакивает, выбегает из комнаты. Мне хочется осмотреться, но он уже возвращается. Улыбается, подвигает поближе кресло, садится.

— Завтракать-то я завтракал, но знаете.

— Мне ли не знать?! — Он говорит это так, таким голосом, что становится хорошо на душе. — Мне ли не знать? Я был в Маутхаузене.

— Значит, это не про вас, что сытый голодного не разумеет? Баница наклоняется ко мне, обнимает.

Открывается дверь. Входит миловидная, ухоженная, слегка полная женщина, с улыбкой ставит на стол поднос, уставленный едой. Я встаю, представляюсь, смотрю на нее. Своими мягкими холеными руками она энергично пожимает мне руку, сразу обеими руками, знает наверняка, что это приятно. Да, приятно.

— О, я знаю вас очень хорошо. У нас нельзя не знать Эндре Лашшу. Пишта столько о вас рассказывал, вы его идеал.

— И тем не менее. это другой Эндре Лашшу, которого когда-то… когда-то. кто был.

— Прежний и теперешний нам равно дорог, — говорит женщина и быстро ловит благодарный взгляд Баницы. Жена дипломата, помогает мужу. — Мы ждали вас. Мы знали, что вы в Александрове, товарищи говорили.

Мне приятны ее слова.

— Прошу вас, садитесь. Вам многое нужно друг другу рассказать. Ведь. Я уже ухожу, меня ждут дела по хозяйству. Пишта, — она показывает на красивую полированную коробку из березового корня, лежащую на столе (такие у нас делали инвалиды). — Не забудь про папиросы.

— Вот видите, — смеется Баница, — я все еще невоспитанная деревенщина. Сам не курю и всегда забываю предложить. Спасибо, милая!

Женщина улыбается, кивает и быстро выходит из комнаты.

— Вы курите, Банди Лашшу? — Он берет коробку и ставит на маленький столик, разливает в обе чашки чай.

— Да.

— Напрасно.

— Неважно. Бросить? Так ли хороша жизнь, чтобы стремиться ее продлить? Кстати, я курю только махорку. Вы позволите, — и я достаю сшитый своими руками кисет.

— Пожалуйста. Скоро вы будете думать по-другому. Я даже в самые трудные времена не курил.

Я не закуриваю. Я только смотрю на ветчину, икру, яйца и масло. А еще — на огурцы и бутерброды. На нож и вилку. Ножи мы еще себе делали, но вилок годами даже не видели. Тарелки, ножи, вилки, салфетки ослепительной белизны.

— Я сейчас все это съем, вы понимаете?

— Надеюсь, — он смеется. — Но все же осторожно, чтобы не навредить. Знаете, как бывает, когда человек сразу.

— Знаю. Но я уже два месяца практикуюсь в еде. Не навредит. Правда, когда в Александрове хозяева заставили меня выпить пятьдесят грамм водки, я упал со стула. Потерял сознание. Думали, что я умираю. Теперь я могу есть, сколько дадут.

— У меня тоже всегда разыгрывается аппетит, когда вспоминаю о первых днях в Пеште. Первых днях, месяцах.

Мы съели всё, до последней крошки. Когда мы кончили, Баница складывает тарелки, столовые приборы на большой поднос и выносит. Чай оставляет здесь. Я закуриваю свою махорку, откидываюсь на спинку кресла. И такое бывает на свете… Кресло… Я курю, сидя в кресле.

Баница снова сидит рядом.

— Мне начать? — спрашивает.

— Да, будет лучше.

— Десять лет после провала: Пешт, Вац, Сегед (в этих городах находились крупнейшие венгерские тюрьмы.). — Он машет рукой. — Оттуда — прямиком в Маутхаузен. Там было труднее. Потом — освобождение и домой. Сначала то одно, то другое, после — на дипломатической работе, теперь вот здесь. Как видите, женился.

— Вы ведь, если я хорошо помню, инженер. А почему — дипломат?

— Увы, это тоже нужно. В этой сфере самая большая нехватка людей. Старый Вираг(Тогда послом Венгрии в Москве был историк Дюла Секфю. Секфю по-венгерски значит гвоздика, вираг — цветок.), — и он показывает на потолок, — посол, не может, да и не хочет работать. Его единственная заслуга, что он не был нилашистом (Нилашисты — члены венгерской фашистской Партии скрещенных стрел в 1938–1945 гг.; другое название — салашисты (по имени лидера партии Салаши).). Немного таких историков.

— Я читал его книги, еще на родине.

— Формула очевидная. Сторонник Габсбургов, монархист. По сравнению с фашистами демократ и гуманист.

— Не очень вдохновляющая формула.

— Бывает формула и поинтереснее. Но, конечно, не этот Вираг, он у нас только для вида, он и сам это знает и пользуется этим. Вот и все. По крайней мере, теперь. Хотя он и был антифашистом, но это уже несущественно. Но хватит о нем. Куда как более интересная формула, например, посол Веймарской Германии в Москве граф Брокдорф-Ранцау (Граф Брокдорф-Ранцау (1869–1928) — министр иностранных дел, руководитель германской делегации на Парижской мирной конференции).

— Смутно припоминаю. Это он отказался подписать версальский мирный диктат?

— Да. Его формула была настолько феодальной, что он терпеть не мог буржуа. Даже собственных, немецких, буржуа. Презирал капитализм. И поскольку феодализм уже невозможен, пути назад нет, пусть будет союз с СССР против победителей в Первой мировой войне. Перешагнуть через капитализм! Это была концепция Брокдорфа-Ранцау.

— Ну и что?

— Под него подкопались.

— Что сделали?

— А, подкопались? Это новое пештское словечко. Это значит: дискредитировать, лишить поста, подорвать авторитет. Ранцау хотел бы прийти к нам из феодализма, перепрыгнув через эпоху капитализма. Любопытно, не правда ли? Как пишет его биограф: «Der Wanderer