Читать книгу - "Русская дочь английского писателя. Сербские притчи - Ксения Голубович"

сакрального, из области несчастья. Даже с самого начала, с различия икон на Западе происходит нарушение канона в пользу всегда большей чувственности изображаемого, как если бы изображаемое должно было все больше нравиться человеку, соотноситься с ним как наблюдаемый им объект. Икона требует преображения от самого зрителя, и потому «от обратного» она в каком-то смысле вообще ничего не изображает, она, как зеркало (вполне в духе Тарковского), вбирает в себя смотрящего. Вот и Сербия – страна, которая ощущает свою красоту и – при всем своем туризме – не может, или только очень поверхностно, вывести свою красоту вовне самой себя и, значит, в любой момент открыта высокой трагедии (замечу, кстати, что у Кустурицы, как и у Триера, во вполне неоевропейском духе, нет ни одного по-настоящему прекрасного лица). Это красота, которую можно проживать самому, дающая глубокий ответ на смысл жизни и смерти, делающая тебя частью некой «царской семьи», красота глубоко отличная от коммерческой. Это не та красота, которая не знает крика, боли, стона, смеха, нейтрализованная, гигиеническая красота. В гигиенической красоте на месте боли и крика посажены средства по их утолению – тампоны, шубы, сковородки, стиральные машины, рестораны. Подлинная красота насажена на корень боли, на «правду», переворачивающую любое анестезирующее клише, и в себе самой она дает сцену настоящему, она дает проявиться страданию со всей силой, во всей чистоте, она позволяет ему разыграться на ней и, что обязательно, оказаться ею же. Россия и Сербия идут путем этой «иконической» красоты, совмещая, по словам Драгана, древнегреческую и христианскую линии судьбы.

Совсем другая, чем у Кустурицы. Совсем другая красота, требующая совсем иной оптики.

61. Профессорский дом

Драган очень известен. Назвать его имя в любой интеллигентной семье – и все закивают и заулыбаются. В 21 год он получил свой первый курс и кафедру, и с тех пор, а сейчас ему 68, все лучшие югославские актеры – его ученики. В том числе и основной актерский состав Эмира Кустурицы – ученики Драгана. Этот, отправляющийся в Румынию квартет – часть его последнего курса. Больше Драган преподавать не будет. Мы входим в его квартиру, и она обдает меня знакомым чувством. Здесь есть книги, и они стоят на прекрасных стеллажах: русские, английские, французские, по театру, по теории трагедии, философские книги, энциклопедии. Любимый Драганом Лосев. Я рада это видеть, но с грустью думаю: что этот профессорский мир – в каком-то смысле часть прошлого. Он сохранился в Сербии как центр притяжения, как само в себе оправданное место, потому что у них была война и книжная культура не потерпела того сокрушительного удара, какой пришелся по ней в России, где такая квартира была бы уже признаком ушедших времен. Для такого мира разрушительна не война, она лишь обрамляет его трауром, но «девальвация ценностей». Вся квартира в крашеных коричневых панелях. Стены бежевые, глубокие кресла, плетеные столы – все должно быть как будто связано с деревом – с материалом подмостков и бумаги. На компьютере в гостевой комнате я вижу во весь экран черно-белое прекрасное женское лицо.

62. Боба

Ей было 52, когда она умерла. Женщины этого поколения долго сохраняют красоту, они вообще как-то не умеют стареть. Первое поколение красивых худых женщин – поколение после войны, им на всю жизнь как будто 30 лет, а возникающие морщины – только дополнительная выразительность и печаль лица. Она умерла от рака груди. Врач сказал ей: 87 процентов женщин выздоравливает, но она, оказалось, была из оставшихся тринадцати. Они смеялись с подругой над тем, что остаются опасными именно тринадцать несчастливых процентов…

Из-за имени ли она оказалась в той чертовой дюжине? Ее имя – Боба, как у ее тети, погибшей в Ясеноваце, сербском Дахау, устроенном немцами и хорватами. Это имя другой умершей женщины перешло ей по наследству, имя той, чьи силы были надорваны, кого постепенно перевели из мира живых в мир мертвых, мир белых камней и черной земли. Так и для меня Боба будет черно-белой. Она смотрит, как живая, со всех фотографий. Поразительная, мистическая фотогеничность – как будто она всегда и существовала на черно-белом промежутке между жизнью и смертью, только случайно, ненароком уловленном любительской кинокамерой, совершенно не предназначавшейся для аудитории.

63. Бобины пленки

Пленка i

Драган показывает мне ранние пленки, снятые Бобиным отцом: красавица-мать, маленький брат, Лондон, там отец-дипломат служил в начале карьеры, после войны. Боба всегда как-то с краю, застенчиво входит в кадр в своих клетчатых брючках и в свитере, кажется, стесняясь отца. Если это отец не снимает Лондон с его быстро спешащими горбатыми такси, арками, прохожими, солдатами-шотландцами в высоких волосатых шапках и в юбках, с конной полицией, то тогда снимает Бобин брат. Боба входит в кадр, точно решившись показаться, как эльф, подлинный житель тех мест, куда абсолютно случайно попали все остальные. В зрителе появляется странное чувство, будто она входит в это пространство, чтобы познакомиться именно с ним, чтобы стать ему видимой, а потом исчезнуть. Так, вспоминаю я, смотрела вдруг на меня моя бабушка, отодвигая завесу катаракты, как бы выглядывая с края: ты здесь, точно говорила она, я знаю и мне так жаль, что я не могу побыть дольше. Боба глядит с пленки лукаво и как-то печально. Ей как будто жалко всех тех, кто останется заключенным там, в том времени, и не знает, что они – там, а она, Боба, – уже нет… И про тебя Боба так же знает, что ты – здесь перед экраном, как перед зеркалом, но ты и есть только потому, что смотришь на нее – смотришь в прошлое.

Пленки ii и iii и iv

Новая пленка, Боба уже взрослая, ее отец – дипломат в Швеции, а она катается на лыжах. Потом читает. «Боба читает», – обращается ко мне Драган, будто это не просто момент кинопленки, а сама жизнь Бобы. Боба занята именно тем, чем должна, а мы должны подождать, дав ей дочитать. Ведь не только же для нашего удовольствия она здесь.

Дальше будет снимать Драган. Они познакомились с Драганом, когда ему было 30, а ей 18. Драган, уже очень известный профессор, приехал читать к Бобе в университет лекции и принимать экзамены. Увидев фотографию Бобы, он подумал: хорошо бы она попала в его класс, потому что у Бобы внешность трагической актрисы. Они встретились и договорились поужинать вместе с его друзьями. В середине вечера она встала и сказала,