Читать книгу - "Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий"

что указывали ещё сами участники событий (А.П. Ермолов, В.И. Левенштерн, В.С. Норов, Денис Давыдов): из трёх русских командующих именно Чичагов больше всех мешал французам переправиться через Березину и причинил им наибольший урон. Зато Кутузов, который должен был теснить врагов и прижать их к Березине, всё время оставался далеко позади и лишь 19 ноября перешёл через Березину у местечка Жуковец, в 53 км южнее места переправы Наполеона[1117]. Не зря Ж. де Местр ехидничал по этому поводу: «Вот если бы Наполеон командовал русскими, то, уж конечно, взял бы в плен самого себя»[1118].

Впрочем, Березинская операция, даже не удавшаяся россиянам в главном, поставила Наполеона на край гибели. Его Великая армия вскоре фактически перестала существовать, а то, что осталось от неё, могло лишь послужить (и действительно послужило) основой для создания новой армии. Только теперь Наполеон решился подготовить общественное мнение Франции и Европы к восприятию постигшей его катастрофы. 21 ноября в Молодечно он составил «погребальный», как назвали его сами французы, 29-й бюллетень — своего рода надгробное слово о Великой армии[1119]. Признав своё поражение, Наполеон объяснил его превратностями русской зимы, а закончил фразой, которая шокировала даже его верноподданных: «Здоровье Его Величества никогда не было лучшим». «Лев получил тяжёлые ранения, — так комментировал эту фразу А.3. Манфред, — но он жив, он ещё сохранил силы, и он опасен. Берегитесь! В этом был смысл последней фразы 29-го бюллетеня, показавшейся современникам столь мало уместной и странной. То было предостережение»[1120].

Вечером 23 ноября в местечке Сморгонь император покинул остатки своей армии, передав командование И. Мюрату как старшему по титулу — монарху, неаполитанскому королю. Он отправился в Париж, чтобы опередить пораженческие толки вокруг 29-го бюллетеня, а главное — собрать новую армию. Взяв с собой А. Коленкура, М. Дюрока, генерал-адъютанта Ж. Мутона, секретаря А. Фэна, переводчика графа С. Вонсовича, несколько слуг и — только до русской границы — кавалерийский эскорт, Наполеон за 13 дней промчался инкогнито, под именем герцога Виченцского, через всю Европу, миновал все расставленные для него западни и к полуночи 6 (18) декабря уже был в Париже.

После отъезда Наполеона из армии моральный дух её остатков (если не считать гвардии) упал и дисциплина развалилась окончательно. «Присутствие императора воодушевляло нас, — вспоминал сержант А.-Ж.-Б. Бургонь, — он всегда умел находить новые ресурсы, чтобы извлечь нас из беды <…>. Как бы мы ни были несчастны, всюду с ним мы были уверены в победе»[1121]. Солдаты Великой армии боготворили своего императора. Стоило ему вскоре после Березины в двадцатиградусный мороз спросить понурого гренадера: «Холодно тебе, мой друг?», как тот приосанился и бодро ответил: «Нет, государь, когда я смотрю на вас, мне тепло». «Тепло, как от солнца, в ледяном аду», — прокомментировал этот ответ гренадера Д.С. Мережковский[1122]. Мюрат заменить Наполеона, конечно же, не мог. При нём дезорганизация и деморализация остатков армии (ещё раз оговорюсь: кроме гвардии) приняли столь «чудовищные размеры»[1123], что испугали его самого: 5 января 1813 г. он вдруг взял и уехал к себе в Неаполь (можно сказать дезертировал), сдав командование Евгению Богарне.

После Березины ударили по деморализованным завоевателям и уже не ослабевали самые жестокие морозы: 23 ноября в Сморгони было минус 25°, 25-го в Ошмянах — 34°, 27-го и 28-го в Вильно — 28°[1124]. Обессиленные «дети Парижа», пришельцы из тёплых далей Лазурного берега и солнечного Неаполя гибли от холода и на привалах, и прямо на ходу. «Оставляемый нами бивак походил на поле сражения, — свидетельствовали французы. — Он бывал покрыт трупами так же, как и дороги, по которым мы проходили»[1125]. «Всё погибло», — в таких выражениях рапортовал Л.А. Бертье Наполеону в Париж из Вильно 9 декабря[1126].

Удивительно, как в таких условиях французы могли вести с собой русских пленных. Всего из Москвы их вывели, по разным данным, от 2 до 3 тыс.[1127], и какое-то число, пусть даже крайне малое, довели до Франции. В этом числе оказались граф В.А. Перовский — будущий фаворит Николая I с любопытной родословной (двоюродный внук морганатического супруга царицы Елизаветы Петровны А.Г. Разумовского и двоюродный же дед цареубийцы Софьи Перовской)[1128] и рядовой солдат Семёнов — по семейной легенде предок всемирно известного мастера детективного жанра в литературе Жоржа Сименона[1129].

Что касается французских военнопленных 1812 г., то наиболее колоритной (даже несколько экзотической) личностью среди них оказался лейтенант Жан Батист Николя Савен, который попал в плен на Березине и с февраля 1813 г. навсегда остался в Саратове, где служил воспитателем в благородном пансионе при местной гимназии, преподавал французский язык и умер 29 ноября 1894 г. на 127 (!) году жизни — последним из ветеранов Наполеона[1130].

В плен были взяты и те 5139 больных и раненых французов, которые оставались в госпиталях Вильно к приходу русских войск. В их числе был 27-летний генерал Мари Ксавье Жозеф Лефевр — сын командующего Старой гвардией маршала Ф.-Ж. Лефевра, герцога Данцигского. Маршал оставил раненого сына и при нём — письмо на имя А.А. Аракчеева с просьбой проявить к раненому «лояльность». Через четыре дня после вступления русской армии в Вильно генерал Лефевр умер и был похоронен на местном Бернардинском кладбище. Спустя 100 лет, к 1912 г., его могила с мраморным надгробием ещё сохранялась[1131].

Уникальный в истории всех времён и народов факт: в кровопролитной войне 1812 г. с Россией Наполеон не проиграл ни одного сражения (даже при Березине «потерпев» победу!), но потерял почти всю свою, более чем полумиллионную армию. Если не считать вспомогательные войска пруссаков и австрийцев, из примерно почти 600 тыс. завоевателей, вторгшихся в Россию, выбрались из России едва ли больше 30 тыс. горемык, включая и фланговые корпуса[1132]. Кутузов имел основания так отрапортовать царю 7 декабря 1812 г.: «Неприятель почти истреблён»[1133].

Во Франции известие о гибели Великой армии вызвало всеобщее потрясение, тем более сильное, что страна не была к такому готова. Ведь ещё недавно французские газеты прославляли вступление Наполеона в Москву как нечто «выходящее за пределы всего, что давала нам доселе его полная чудес история»[1134]. Правда, отступление из Москвы, как ни приукрашивалось оно в 27-м и 28-м бюллетенях Наполеона, встревожило Францию. «Мы начали пробуждаться от сна», — вспоминала герцогиня Л. д'Абрантес; и всё-таки окончательное пробуждение «было