Читать книгу - "Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Джон Эванс"

первую очередь определялась его родом занятий. В начале 1920-х на перекрёстках повсюду стояли мужчины с плакатами на шеях: «Ищу любую работу». Когда социологи спрашивали школьников, что они думают об этом, те часто отвечали, что безработные социально деградируют, «потому что чем дольше они находятся без работы, тем ленивее становятся и чувствуют себя все более униженными, потому что постоянно видят прилично одетых людей, и это их раздражает, потому что им тоже хочется этого, и они становятся преступниками… Они всё равно хотят жить! А старшие часто больше не желают и этого»[566].

За детьми наблюдали, когда те играли в «поступление на работу», и если кого-нибудь из них в 1932 г. исследователь просил написать короткое автобиографическое сочинение, там всегда также упоминалось о безработице: «Мой отец без работы уже больше трёх лет, — писала одна четырнадцатилетняя школьница. — Мы раньше верили, что когда-нибудь отец найдёт работу, но сейчас даже мы, дети, потеряли всякую надежду»[567].

Длительная безработица по-разному влияла на людей. Молодёжь по поводу перспектив поиска работы была настроена более оптимистично, чем люди среднего возраста. Чем дольше люди были без работы, чем сильнее их одолевало уныние. Опросы, проведённые летом 1932 г., выявили намного более мрачные настроения, чем восемнадцать месяцев назад. Люди откладывали планы вступления в брак, супруги отказывались заводить детей. Молодёжь бессмысленно бродила по улицам, бездельничала дома, проводила дни напролёт, играя в карты, шатаясь по городским паркам или бесконечно катаясь кругами на электричках берлинской кольцевой линии[568]. В такой ситуации действие часто казалось лучше бездействия, а скука оборачивалась разочарованием. Многие безработные, даже мальчики и девочки, пытались заработать себе на скудное пропитание торговлей вразнос, уличными выступлениями, уборкой квартир и любыми другими традиционными для экономических маргиналов способами. Группки детей слонялись около модных ночных клубов Берлина, предлагая «присмотреть» за машинами богатых людей — примитивная форма рэкета, которая практиковалась, хотя и в менее безобидной форме, и взрослыми. Неформальные туристические клубы и группы рабочей молодёжи быстро превращались в так называемые «дикие стаи», банды подростков, которые собирались в заброшенных зданиях, искали еду в мусорках, занимались воровством, чтобы выжить, воевали с конкурирующими бандами и часто сталкивались с полицией. В целом уровень преступности не повышался так явно, как в период инфляции, однако в Берлине между 1929 и 1932 г. число арестов за воровство повысилось не меньше чем на 24%. Проституция, и мужская и женская, шокирующая респектабельные классы своей открытостью, стала более заметным и распространённым явлением, которое в равной степени было порождено сексуальной терпимостью Веймарской республики и её экономическим крахом. Уличная торговля переродилась в попрошайничество[569]. Немецкое общество, казалось, погружается в болото отчаяния и преступности.

В этой ситуации люди стали хвататься за спасительную соломинку политики: любая политическая доктрина, независимо от степени радикализма, была более симпатичной, чем безнадёжный беспорядок, в котором люди оказались на тот момент.

Как возникла такая ситуация? Безработица уже была высока после экономических реформ, которые покончили с великой инфляцией в конце 1923 г. Однако в начале 1930-х ситуация неизмеримо ухудшилась. Восстановление немецкой экономики после инфляции финансировалось не в последнюю очередь крупнейшей мировой экономической системой — Соединёнными Штатами. Процентные ставки в Германии были высоки, и деньги потекли в страну, однако, что важно, реинвестирование в основном приняло форму краткосрочных займов. Немецкая промышленность стала сильно зависеть от иностранного капитала на своём пути к рационализации и механизации. Такие производители, как компания Круппа и Vereinigte Stahlwerke, занимали очень большие суммы денег. Американские предприятия напрямую инвестировали германскую экономику, компания Форда владела заводами в Берлине и Кёльне, а General Motors купила автомобильный завод «Опель» в Руссельхейме, рядом с Франкфуртом, в 1929 г. Немецкие банки брали иностранные займы, чтобы самостоятельно инвестировать немецкий бизнес[570]. Эта ситуация изначально была весьма опасной для промышленности и банковской сферы Германии, и в конце десятилетия она обернулась катастрофой.

В ходе 1928 г. все ведущие промышленные державы начали устанавливать кредитно-денежные ограничения перед лицом надвигающегося экономического спада. Соединённые Штаты стали сокращать объёмы иностранных займов. Такие меры были необходимы для сохранения золотых запасов, основы финансовой стабильности в эру золотого стандарта, когда стоимость валюты в любой стране была привязана к цене золота, как это было в Германии с момента наступления стабилизации. Когда отдельные страны начали разводить международные денежные мосты для промышленности наступили суровые времена. В Германии в 1928–29 гг. практически не было роста промышленного производства, а к концу зимы число безработных составило почти два с половиной миллиона человек. Инвестиции резко сократились, возможно, потому, что компании тратили слишком много средств на зарплаты и социальные платежи, однако более вероятно, что это произошло просто из-за недостатка капитала. Немецкое правительство столкнулось с трудностями привлечения денег за счёт выпуска облигаций, потому что инвесторы помнили, что инфляция сделала с облигациями, выпущенными во время войны. Международные рынки практически не верили, что немецкое правительство сможет справиться с текущими экономическими проблемами. Вскоре стало очевидно, что их недоверие было полностью обоснованным[571].

В Чёрный четверг 24 октября 1929 г. очевидные признаки финансового кризиса в Соединённых Штатах привели к панической распродаже ценных бумаг на Нью-Йоркской фондовой бирже. Цены на акции, по мнению многих и так завышенные, стали стремительно падать. В начале следующей недели, 29 октября, панические продажи Чёрного четверга возобновились в гораздо более серьёзных масштабах, чем раньше, было продано 16.4 миллиона акций — рекорд, державшийся на протяжении ближайших четырёх десятилетий[572]. Когда обезумевшие трейдеры дрались в попытках продать акции, пока те не обесценились окончательно, в помещении Нью-Йоркской фондовой биржи наблюдалось подлинное столпотворение. Однако эти трагические дни катастрофы были лишь началом продолжительного и неизбежного спада следующих трёх лет. Биржевой индекс New York Times, достигший максимальной отметки в 452 пункта в сентябре 1929 г., снизился до 58 пунктов в июле 1932 г. 29 октября стоимость ведущих американских компаний упала на десять миллиардов долларов, что было в два раза больше всей денежной массы, имевшей хождение в США в то время, и почти равнялось объёму средств, потраченных Америкой на финансирование своего участия в Великой войне. Компании разорялись одна за другой. Американский спрос на импортные товары рухнул. Инвестиции банков пропали, и они погрузились в глубокий кризис. И американские банки, видя увеличение своих убытков, начали требовать возврата краткосрочных займов, благодаря которым немецкая промышленность финансировалась в последние пять лет[573].

Американские банки стали выводить свои капиталы из Германии в самый неудачный момент из возможных, именно тогда, когда уже слабеющая