Читать книгу - "Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников"

берегам было много каменистых россыпей, или за деревню Степаново к еще большему оврагу. Однажды там я нашел плоский камень с множественными окаменелостями, свидетельствующими о том, что в наших краях когда-то было море. Этот камень до сих пор хранится вмазанным в стенку нашего камина в мамином (а потом и моем) домике.

Однажды летом 1949 года, когда я окончил пятый класс, мы с отцом и гостившим у нас приятелем Сережи Ложкина Фредом Попадатто, взяв с собой охотничьи ружья, отправились в многодневный поход на озеро Сенеж, где в доме отдыха жили наши соседи по московской квартире Крыловы с сыном Толей, моим ровесником. Вышли мы днем и к вечеру дошли до деревни Языково, где переночевали на берегу речки Волгуши. Не могу забыть эту ночевку, когда перед сном мы варили вкуснейшую гречневую кашу с мясной тушенкой и пили сладкий чай с малиновым пирогом, захваченным из дома. Ночь была холодной, и утром на траве была белая изморозь. На следующий день пересекли Рогачевское шоссе и углубились в леса, где неожиданно попали на танковый полигон. Мне запомнились жуткие лесные дороги с глубочайшими колеями, пробитыми танками и поля, изуродованные гусеницами. Где-то там провели вторую ночь. А на третий день вышли к Сенежскому озеру и уже ночевали в доме рыбака. А на обратном пути мы зашли в Новое – имение, принадлежащее до революции предкам моего отца по материнской линии Живагам, где отец жил в возрасте 1,5–2 лет. Там сохранился огромный заросший парк со столетними липами и большой двухэтажный дом с колоннами, где теперь располагался военный санаторий. Сохранились пруды и хозяйственные постройки. Много лет спустя, в начале 90-х годов, я побывал там еще раз. Парк был по-прежнему хорош, а от дома остались лишь стены с обвалившимися перекрытиями и обрушившимися лестницами.

На даче всегда жили мои друзья-собаки. Первым после войны был маленький ласковый спаниель Май, или Майка. Потом родители привезли рыжего ирландского терьера Рэда, или Редьку. Он постоянно жил на даче с дворником, был очень самостоятельным и серьезным псом и часто убегал в поселок, где задирал всех собак. Однажды он ушел и не вернулся. После него в поселке появилось довольно много молодых собак рыжей масти с мохнатыми, как у Рэда, мордами. Одного рыжего щенка от соседской Белки мы взяли себе, в надежде, что он будет похож на своего отца. Ему даже обрубили хвост, как будущему терьеру. Но ничего от ирландского терьера, кроме цвета, у него не оказалось. Он вырос похожим на лисичку, с узкой хитрой мордочкой, только с коротким хвостиком. Назвали его попросту – Мотькой. «Мотька – кухонный мужик» прожил на даче несколько лет и исправно лаял на всех входящих в сад, а потом прыгал и скакал вокруг пришельца, стараясь лизнуть его в лицо. У него была единственная криминальная страсть – куры. Когда соседские курицы забредали к нам в сад, Мотька расправлялся с ними почти профессионально. Оставались только перья. Потом он стал охотиться на кур и на чужой территории, что несколько раз приводило к конфликтам с соседями. Дед исправно платил десятикратную стоимость каждой задушенной Мотькой курицы, но пса это не спасло. Однажды мы нашли его застреленным недалеко от нашего участка. Я предполагал, кто убийца, но доказательств у меня не было.

Когда умер от злокачественной опухоли Майка, бабушка сказала, что больше собак у нас не будет. Но мама вскоре принесла за пазухой двухмесячного жесткошерстого фокстерьера, которого снова назвали Тимкой. Все боялись, что бабушка будет против новой собаки, но, увидев щенка, она достала коробку из-под обуви, выложила ее ватой и сказала, что это для него кровать. Тимка прожил у нас почти четырнадцать лет. На зиму он перебирался с нами в Москву, но каждую субботу с утра укладывался у двери, чтобы его не забыли, когда поедут на дачу. Он виртуозно крутился за собственным коротким хвостиком, временами ему удавалось поймать его зубами, и тогда он замирал, изогнувшись в кольцо, и стоял так довольно долго. Он ненавидел кошек, загонял каждую на дерево и облаивал до хрипоты. Кошек иногда приходилось снимать с дерева с помощью лестницы и длинной палки. Единственным представителем семейства кошачьих, с которым Тимка жил в мире, был огромный, флегматичный черный кот Урс, любимец моего деда (Урс по латыни – медведь). Они даже спали вместе. Разыгравшись, Тимка пытался ухватить кота за шиворот. Урсик при этом шипел на пса и даже бил его лапами. Тогда Тимка поворачивался к коту задом и садился на него верхом, уберегая от ударов свою морду. Тимка был моим верным другом, хотя относился ко мне довольно строго и, разозлившись, мог довольно больно, хоть и не до крови, цапнуть меня за руку. Зато, гуляя с ним, я мог чувствовать себя в безопасности: стоило кому-нибудь замахнуться на меня, как маленький бесстрашный пес, как лев, кидался на мою защиту, и уж тут он мог спокойно прокусить руку предполагаемого обидчика до крови или разодрать ему брюки и ноги. Под старость он стал плохо видеть и слышать. Сколько раз мне приходилось гоняться за ним следом, когда в ответ на мой зов он бросался в противоположную от меня сторону и метался по двору, пытаясь найти хозяина. Он умер, когда я, окончив институт, уже работал детским хирургом. У него отнялись ноги, он перестал есть, и мы с будущим профессором и заведующим кафедрой детской хирургии института усовершенствования врачей Валерием Щитининым, в то время клиническим ординатором, усыпили его.

Об одном псе я вспоминаю с ужасным чувством стыда. Для охраны дачи мои родители взяли у Жолтовских щенка эрделя. Он был очень нескладный, мохнатый, с большими лапами, и его назвали Тяпкой. Тяпка вырос очень крупным псом, и его, как до войны Фрама, посадили на цепь с кольцом, надетым на длинную проволоку. Эрдели – очень домашняя порода, и держать эрделя на привязи – это ужасно и жестоко. Жил он в будке, что тоже для эрделей неприемлемо. Сторож из Тяпки был никакой. Правда, он громко лаял басом и гремел кольцом и цепью, поэтому приходящие люди боялись его, но он был добряк и, выросши летом вместе с нами, очень скучал, особенно в первую зиму, оставшись с дворником Романом Акимовичем и его супругой, которые относились к собакам неласково. Когда мы приезжали на субботу и воскресенье, мы спускали Тяпку с цепи, и он огромными кругами носился по участку, прыгал всем на грудь и тоненьким от восторга голосом изливал свою