Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

16 августа М. К. пишет Ф. М. Колессе, возглавлявшему Львовский отдел Института украинского фольклора[132], и сообщает о своем намерении заехать на обратном пути во Львов – познакомиться с работой отдела и прочитать доклад «Фольклористическая работа в СССР»[133]. Колесса откликается и высылает М. К. официальное приглашение. Доклад состоялся (видимо, 5 сентября)[134], а кроме того, как явствует из сохранившихся писем, М. К. встретился с украинским коллегой в домашней обстановке.

Около 10 сентября М. К. и Л. В. возвращаются в Ленинград.

«У меня сохранились самые чудные воспоминания о поездке во Львов, – писал М. К. 1 января 1941 г. Ф. М. Колессе, – и особенно от встречи с Вами и Вашей семьей. Надеюсь, что эта встреча – не последняя»[135].

Надежда не оправдалась: встреча во Львове оказалась последней.

Говоря о новых знакомствах той поры, следует в первую очередь упомянуть об этнографе и фольклористке Вере Юрьевне Крупянской, саратовской ученице Б. М. Соколова, работавшей тогда в Фольклорном отделе Государственного литературного музея под руководством Ю. М. Соколова. М. К. был знаком с ее работами второй половины 1930‑х гг.: «К вопросу о создании фольклорных архивов»[136], «Спутник фольклориста» (М., 1939; совместно с В. М. Сидельниковым), «Как записывать устное народное творчество» (М., 1940) и в особенности книгу «Певец Волги Д. Н. Садовников. Избранные произведения и записи» (Куйбышев, 1940)[137].

Знакомство состоялось предположительно в начале 1940 г. М. К. привлек Крупянскую к работе Отдела фольклора, одобрил ее статью для восьмого номера «Советского фольклора» («Народная драма „Лодка“»), и с этого начинается его тесное сотрудничество с Верой Юрьевной. Укрепившись в испытаниях военного времени, оно перерастет с годами в теснейшую дружбу. Сохранившаяся переписка Азадовских с В. Ю. Крупянской за 1940–1954 гг. свидетельствует, что в последние годы жизни М. К. именно Вера Юрьевна стала для него и Л. В. ближайшим и надежнейшим другом.

В конце октября 1940 г. М. К. вновь приезжает в Москву – видимо, для участия в совещании по вопросу собирания и издания фольклора Бурятии, созванного Г. Ц. Бельгаевым (в рамках проходящей в Москве декады бурятского искусства). Совещание проходило 24 октября в гостинице «Москва»; на нем присутствовали также Ю. М. Соколов и восточносибирские фольклористы (А. В. Гуревич и Л. Е. Элиасов). В своем выступлении М. К. наметил план издания «Гэсэра» (бурятский национальный эпос), а также бурятских народных сказок и песен. Перейдя далее к русскому фольклору Сибири, он коснулся вопроса об издании «Сказок Тункинской долины» (речь шла, видимо, о сказках Асламова). «Русские сказки, бытующие в Сибири, – говорил М. К., – своеобразны и колоритны. Это именно сибирские сказки, их не спутаешь ни с какими другими сказками»[138]. Ученый высказал также ряд других соображений: об издании серии русских сказок Сибири, о комплексном изучении сибирского фольклора, о проблеме взаимовлияния в фольклоре различных сибирских народов и т. д.[139]

Всем этим планам не суждено было сбыться.

В конце декабря 1940 г. М. К. снова отправляется в Петрозаводск, где с 22 по 25 декабря проходил Первый съезд писателей Карело-Финской ССР при участии ленинградских и московских фольклористов (вместе с М. К. приехали Н. П. Андреев и А. М. Астахова). Один из пленарных докладов («Устное народное творчество и работа с носителями фольклора») сделал В. Г. Базанов, возглавлявший тогда фольклорную секцию Карело-Финского отделения Союза писателей. Выступая в прениях по докладу Базанова, М. К. коснулся актуальной фольклорной проблемы: сотрудничество сказителей и собирателей. Он, в частности, подчеркнул:

Творческая помощь очень часто превращается в подсказку, иногда в очень явную диктовку своей воли, своего понимания того или иного текста или события и даже тех или иных художественных задач. Был такой период, когда это казалось нужным. Сейчас от этих кустарных методов первой поры работы со сказителями нужно уже перейти к более высоким, более совершенным, на которых отчетливо проявляются новые тенденции советского фольклора, который переходит в литературу и срастается с ней[140].

Как видно, подходы, утвердившиеся в середине 1930‑х гг. и позволявшие исследователю произвольно вторгаться в творческий процесс и заниматься «отсебятиной», стали подвергаться сомнению и даже осуждению («кустарщина»).

Наступил 1941 г. Поздравляя Ф. М. Колессу с новогодним праздником, М. К. подводил 1 января итог своей работе последнего времени:

…в ближайшие дни должен выйти еще ряд интересных книг по фольклору, в том числе «Советский фольклор», № VII, с интереснейшей статьей проф. Алексеева «Байрон и фольклор»; очень интересный сборник «Сказки Господарева» и сборник «Сказки марийские»[141] – надеюсь, что буду иметь возможность выслать Вам обе эти книги, так как во всех трех случаях я являюсь их редактором. Печатается еще сборник кафедры фольклора Ленинградского университета, где будет ряд работ моих учеников[142], а также и моя – «Чернышевский в истории русской фольклористики». Последняя – глава из моей книги «История изучения русского фольклора», которую надеюсь в ближайшие дни совершенно закончить[143].

Через две недели после этого письма произошло трагическое событие, резко изменившее положение дел в советской фольклористике: в Киеве скоропостижно скончался Ю. М. Соколов. «Он скончался под гром аплодисментов и оваций, – рассказывал М. К. в письме к Ф. М. Колессе 24 января 1941 г., – после произнесенной речи в честь акад<емика> Крымского[144]. Он окончил речь, пожал руку юбиляру, сошел с кафедры, сел на свое место в первом ряду и уже не поднялся…»[145]

Похороны состоялись в Москве, и М. К. поехал проститься с другом. «Я тяжело переживаю эту утрату, – признавался он Г. Ф. Кунгурову 24 января 1941 г., – и как научный деятель в определенной области, и просто в личном плане»[146]. Чувствуя себя осиротевшим, М. К. писал Ф. М. Колессе, что Ю. М. Соколов «был полон кипучей энергии, – полон планов, и был из всех нас самым энергичным и настойчивым. Да и молод он еще был: ведь ему еще не было полных 52 лет»[147]). Чувство долга по отношению к покойному побудило М. К. отложить другие дела и заняться организацией памятных мероприятий. На одном из заседаний Отдела фольклора он выступил с докладом о Ю. М. Соколове. Проектировался также сборник памяти Юрия Матвеевича[148]. Кроме того, М. К. предполагал устроить посвященное ему заседание в Пушкинском Доме в конце февраля или марте 1941 г. – об этом упоминается в его письмах