Читать книгу - "Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников"

оказалась двухместной, и мне там спать было негде. Но наш хозяин любезно предложил поместить меня в отдельной маленькой каюте на той же палубе. В люксовых каютах были широкие зеркальные окна и роскошные ванны, которые по желанию наполнялись либо пресной, либо морской водой, и даже в моей каюте была такая ванна. Еще мне запомнилась очень хорошенькая молоденькая горничная-стюардесса Любочка, которая убиралась в наших каютах. У нее были стройные, крепкие ножки, и она, зная это, ходила в коротком платьице, плотно обтягивающем ее полную грудь. Она всегда мне приветливо улыбалась, шутила и обещала, когда мы придем в Батуми, взять меня с собой во время стоянки на «Зеленый мыс», где был роскошный ботанический сад и пляж.

Корабль отплыл поздно вечером, и, проснувшись утром, мы увидели со всех сторон сверкающее под солнцем море и вдалеке, почти на горизонте, гористый берег. Огромный корабль шел очень плавно, волнение на море совершенно не чувствовалось. Поездка во всех отношениях была бы прекрасной, если бы не одно обстоятельство. В каждом порту по нашему маршруту на пароход поднимались толпы экскурсантов, которых в течение 4–5 часов катали по морю. За это время посетители успевали так «набраться» в ресторанах корабля, что начинался настоящий бедлам, нередко с драками и поножовщиной. Я запомнил, как на моих глазах какой-то человек пырнул ножом своего соседа в ресторане и бросился бежать по палубе. Его пытались поймать, но он с ходу выпрыгнул за борт и поплыл к берегу. Капитан не стал останавливать корабль и спускать лодку, а наша стюардесса сказала мне, что его все равно поймают на берегу, так как с борта послали радиограмму в местную милицию.

Прослышав, что в каюте бабушки и деда проживал Гитлер, люди назойливо стучали в окна и дверь, выходившие на палубу, и просили разрешения осмотреть спальню фюрера. Дед был этим постоянно раздражен и находился в плохом настроении. Помнится, во время стоянки в Сочи я упросил бабушку покататься на катере. Собираясь сойти на берег и помогая бабушке надеть теннисные туфли (у нее болели ноги, и она не признавала летом другой обуви), я, расшалившись, хлопнул ее по подошве рукой. Неожиданно дед рассердился и начал на меня кричать. Основной мотив его крика был такой: как я смею бить старую женщину по ногам. Я ничего не понял. Бабушка быстро успокоила деда, но на катер мы, конечно, не пошли. Думаю, что деду просто очень не хотелось ехать кататься на катере, и он сорвал на мне свое раздражение. Зато среди посетителей корабля я неожиданно встретил своего одноклассника Алешу Данилина, который со своими родителями отдыхал в Сочи в военном санатории. Данилины, с которыми мы жили в Москве в одном доме, пригласили нас к себе в гости, и мы почти целый день провели у них, гуляли по прекрасному парку, обедали, мы с Алешей купались на закрытом санаторном пляже, и вернулись на корабль мы только к отплытию. Это был настоящий отдых, и даже дед повеселел. А потом все началось сначала.

Кончилось тем, что в Сухуми мы сошли на берег, и дед отправился к начальнику порта просить его устроить нас на обратную дорогу на какой-нибудь другой корабль, поспокойнее. Начальник, рослый грузин в капитанской фуражке, белых брюках и с кобурой на заднице, узнав, что дед – академик из Москвы, а бабушка – сестра самого Филатова, лично проводил нас на «Грузию», стоявшую в порту и собиравшуюся отплыть в Одессу. Там нам нашли каюту первого класса, не такую шикарную, как на «России», с круглыми иллюминаторами и только с душем, но зато тихую и спокойную. Мне было очень жаль покидать свой персональный «люксик» на «России» и милую стюардессу Любочку, с которой я так и не съездил на «Зеленый мыс».

Глава 10

Похороны Сталина

Большая часть моих школьных лет пришлась на период «культа личности Сталина». Однако в то время такого понятия для нас не существовало. В школе, естественно, об этом никто не говорил, да и дома при мне старшие на эту тему не разговаривали. В начальных классах все мы были очень «правоверными». Нас воспитывали на примере маленького мерзавца Павлика Морозова, предавшего своих родителей во имя коммунистической идеи. И это воспитание приносило свои плоды. Я помню, какое волнение испытывал, когда меня в нашем зале принимали в пионеры, как мне хотелось стать председателем совета отряда с двумя красными нашивками на рукаве, с какой завистью я смотрел на сидящую рядом со мной в детском театре девочку с тремя нашивками (председатель совета дружины), но выше звеньевого (одна нашивка) я не поднимался. Но и на этом посту я очень старался. У меня была тетрадка, в которой на каждого пионера из моего звена была отведена страница, где я отмечал все их неблаговидные проступки и, реже, благие дела. Я до сих пор помню злой смех и издевательства любимого мной Сережи Ложкина, который случайно увидел у меня этот «Дневник звеньевого» и обнаружил в нем записи типа «Разговаривал на уроке» или «Не слушался звеньевого». После жесткой словесной обработки я втихаря выкинул позорный кондуит и сейчас впервые признаюсь в своем неосознанном пионерском стукачестве.

Я неплохо декламировал стихи, умел читать «с выражением», и мне всегда ставили пять за чтение стихов и прозы. В этом я уступал только Алеше Данилину, и нас с ним несколько раз отбирали для приветствий какому-либо съезду передовиков производства или активистов района. Этому предшествовало несколько репетиций в районном доме пионеров, который находился недалеко от Покровских ворот в старинном особняке, когда-то принадлежавшем графу Апраксину (это я узнал много позже). Там нас натаскивали читать по нескольку строк длинного стихотворного приветствия с обязательной благодарностью «дорогому товарищу Сталину за наше счастливое детство». А затем, обязав прийти в чистой белой рубашке и выглаженном красном галстуке, давали пропуск в Театр транспорта (теперь Театр имени Н.В. Гоголя) в Казачьем переулке или в какой-нибудь другой театр, где должно было происходить торжество. Перед началом заседания детей выстраивали на сцене. После открытия занавеса в зал под звук барабанов двумя колоннами входили пионеры со знаменами и поднятыми в приветствии руками и останавливались в проходах. Барабаны смолкали, и мы начинали громкими голосами произносить выученную здравицу. Все зубрили ее так тщательно, что, несмотря на большое волнение, я не помню ни одного сбоя во время наших выступлений. Занавес закрывали, пионеры выходили из зала, и мы уходили домой.

В седьмом классе нас начали принимать в комсомол. Мне тоже хотелось стать