Читать книгу - "Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов"

Недалеко от Школы живописи, ваяния и зодчества, на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, помещался извозчичий трактир «Низок». Повыше, на Сретенке, другой, называвшийся «Колокола». В обоих собирались художники, когда были заработки и заводились деньги в кармане. Все друг друга знали, угощал тот, у кого появлялся лишний рубль. Особенно оживлялись «Низок» и «Колокола» в начале осени. Весной, после окончания занятий в школе, ученики разъезжались из Москвы кто куда — на летние этюды. Коренные москвичи работали в окрестностях столицы, по ближайшим дачам, бегали по урокам, делали церковные росписи. Сорок сороков московских по летам чинились, подчищались — заказов хватало. Художники, любители выпить, открывая веселую осеннюю пирушку в «Колоколах» или «Низке», так и провозглашали к общему удовольствию:

— Хлебнем во славу Божию!

Удачная летняя работа обеспечивала иногда существование предприимчивого ученика на всю зиму.

Однажды в осенний вечер Левитан проходил мимо трактира «Низок». Лил дождь. Но и сквозь шум его из одноэтажного знакомого домика доносилась песня. В одной половине трактира пели, в другой плясали. Юноша не сомневался, что это гуляли свои. Левитан не расписывал церковных стен, доходы его за лето свелись к нескольким рублям, которые были уже на исходе, и художник дорожил каждой копейкой. Непогода, однако, загнала его под крышу.

За двумя столами, составленными вместе, пировали ученики школы. Два графина водки, батарея пивных бутылок, большая тарелка оранжевых раков, распластанная вобла, желтый горох, ситный и черный хлеб тесно и беспорядочно занимали всю столешницу. Веселились человек десять. Кроме учеников, в трактире были два-три извозчика. Середину помещения освободили от столов и стульев, сдвинув их в стороны. На свободном месте, выделывая невероятной ловкости плясовые «номера», в одной жилетке, с выпущенной из-под нее длинной в пестрых цветах рубахе, носился, приседал и прыгал стриженный «горшочком» молодой извозчик.

В паре с ним, в очках, в кургузом пиджаке, задыхаясь, смешно махая руками, неумело топтался Николай Павлович Чехов. Среди восседавших за столом и распевающих песни Левитан увидел обоих братьев Коровиных, Нестерова и несколько учеников саврасовской и перовской мастерских.

Вместе с художниками был под сильным хмельком пожилой иконописец Бобров, бывший ученик школы. Он много зарабатывал, благоволил к молодым художникам, напившись, вспоминал свою молодость и жаловался на злосчастную судьбу, которая будто бы обманула все его юные надежды. Левитан понял, что для Боброва наступили дни запоя, который повторялся три-четыре раза в год, и богомаз сегодня угощал.

— Исаак! — первым закричал Чехов, словно радуясь случаю выйти из неудачной пляски, подбежал, схватил за руки и потащил к столу.

— Какой такой Исаак? — громко и важно, но с приветливой усмешкой спросил Бобров, чувствуя себя хозяином пирушки. — Довольно Исааков! Я их пять штук написал за год!

Все засмеялись, и стали тянуть Левитана каждый к себе. Чехов, пошатываясь, принес стул и усадил товарища.

— Эй, половой! — приказал Бобров. — Подай сковородку с мясом! Сначала кормить, потом поить!

Компания начала снова петь. Сергей Коровин дирижировал бутылкой, извозчик и Чехов почему-то неудобно поместились на одном стуле, обнимались и чокались зелеными стаканчиками с водкой. О Левитане забыли, как будто он явился сюда вместе со всеми. Он спокойно поел, выпил пива. Хмель подействовал быстро. Постоянное недоедание ослабляло. После третьего стакана Левитан уже порядочно охмелел.

Он любил русские народные песни. Даже нестройный хор, в котором певцы пели кто в лес, кто по дрова, взволновал его. Юноша пригорюнился. В красивых глазах блеснули слезы. Левитан попытался сдержаться и не совладал с собой. Вдруг он положил руки на стол, уткнулся в них лицом и всхлипнул. Заметил это один Бобров. Он перетащил к нему стул, близко подсел и обнял юношу за плечи.

— Плачь, Исаак, плачь, — заплетаясь, пробормотал богомаз, — я тебя понимаю. Я тоже навзрыд плачу. Кто рано разобрался в жизни, тот потом не ошибется. Мальчик, ты слышишь Ивана Боброва? Иван Бобров золотую медаль получил в Школе живописи и ваяния. Ивану Боброву писать бы Ивана Грозного, Петра Великого! Иван Бобров с головы до ног исторический живописец!.. А кто он сейчас? Маляр! Поповский прихвостень! Иконоделатель, сатана всех побери! Я тля, я ремесленник, я ничтожество!

Иван Бобров долго и путано проклинал свою незадачливую судьбу, заставил Левитана выпить с ним водки, бросил на стол панцирь очищенного рака и с размаху ударил по нему кулаком. Юноша не успел схватить богомаза. Алая кровь брызнула из руки. В мякоти ладони торчали безобразные мелкие куски раздавленной скорлупы.

Бывший исторический живописец долго, безудержно плакал. Подружившаяся пара через полчаса рассорилась.

— На! Бери деньги! — кричал Бобров. — Как ты смеешь оскорблять старого художника?

— Я вам уже сказал, — с трудом выговорил Левитан, отодвигаясь вместе со стулом от богомаза. — Я не беру подачек… Я сам на себя заработаю… Я у вас не просил…

— Молчать, щенок! — гаркнул во весь голос Бобров и в ярости столкнул локтем графин и тарелку, которые разлетелись вдребезги. — Я не тебе, я на искусство даю! Во-он из-за стола, если ты мне не товарищ!

И оба они вскочили, с громом двигая стульями. Бобров скомкал в кулаке несколько бумажных рублей, сунул их на блюдо с селедкой и, высоко поднимая бутылку, залил пивом.

— Пильзенский соус! — протянул он, презрительно кривя губами. — Никому не нужны, тут им место!

Убегавшего Левитана схватил сзади Чехов и не пускал, уговаривая не сердиться и взять деньги.

— Он, брат Исаак, настоящий мастер своего дела… Обижаешь зря Ивана Ивановича. Мы тебя ему хвалили, а ты фокусничаешь.

Левитан вырвался. Он долго бродил по мокрым улицам. Ливень кончился. Но дождь еще не прошел. Мелкий, упорный, холодный, он сыпался, покрывая платье какой-то серой сплошной сеткой. Левитан промок, озяб, но лицо у него горело и от спиртных напитков и от стыда. Юноша хотел во всем обвинить одного себя, старался думать хорошо о Боброве и почему-то не мог. Все доводы рассудка были бессильны победить внутреннее чувство непонятной обиды и униженной гордости.

Дня через два Чехов пригласил Левитана к себе на Грачевку. Квартира Чеховых помещалась в полусыром подвале. Меньше всего можно было удивить Левитана бедностью. Левитан сразу почувствовал себя просто и свободно. Мать Чехова, Евгения Яковлевна, напоила художников чаем. На столе были даже баранки. Николай Павлович, видя, что гость маленькими глоточками отпивает из стакана чай и не берет баранок, улыбаясь, положил ему две штуки на блюдечко. Левитан покраснел, и товарищи засмеялись.

— Вот что, Исаак, — сказал Чехов, — живешь ты скверно. Все товарищи об этом знают. Пока кое у кого с лета деньги еще есть, складчину в твою пользу устроили. Мне поручили тебе